— Не может быть! Не может быть! — еле слышно шепотом твердил он в такт шагам. Но в мыслях, помимо его воли, эти слова звучали иначе:
— Все может быть! Все может быть!
Затем слова сменились настойчивой и требовательной мыслью:
«Надо проверить. Во что бы то ни стало. Сейчас же».
Проверить было не трудно. Пойти к дому, где живет Ольга и, — если Дуся не соврала, — выследить Гундосова и убедиться. Только и всего.
Холмин свернул с главной улицы в одну из боковых и пошел туда, куда его влекла настойчивая мысль, но, спохватившись, остановился и подумал:
«Дуся сказала, что Гундосов уходит в девять часов вечера, а сейчас еще не стемнело. Сколько же может быть сейчас?»
Часов у Холмина не было: он еще не успел обзавестись ими, хотя и имел достаточно денег для этого; по распоряжению Бадмаева он три раза получил у отдельского кассира по 500 рублей.
Первый прохожий, к которому Холмин обратился с вопросом о времени, — худой и угрюмый старик, — ответил ему желчно:
— Подобных мелкобуржуазных пережитков прошлого у меня, гражданин, не имеется с самого начала нашей великой октябрьской революции. Я так счастлив при советской власти, что часов не наблюдаю.
У второго и третьего прохожих тоже часов не оказалось. Только четвертый, приподняв рукав пиджака, буркнул Холмину:
— Без четверти восемь.
До предполагавшегося Дусей визита полковника Гундосова к Ольге оставалось, по меньшей мере, два часа. Надо было, как-то убить это время. Бродить по пыльным улицам города, увертываясь от порывов холодного северного ветра, Холмину не хотелось, возвращаться в достаточно надоевший отдел НКВД — тем более. Кроме ближайшей пивной, деваться было некуда и Холмин отправился туда. Заказав «пару пива», стал пить и ждать, нетерпеливо поглядывая на стенные часы-ходики, с подвешенной к ним бутылкой вместо гирьки.
Время тянулось медленно, как арба с ленивыми быками в упряжке. Пивная, принадлежавшая промысловой артели Разнопромсоюза, была переполнена обычными вечерними посетителями и обычным в эту пору пьяным шумом. За грязными и липкими столиками, покрытыми пивной пеной и уставленными батареями бутылок и кружек, сидели вперемежку сезонные рабочие и мелкие городские служащие, парикмахеры, железнодорожники и ломовые извозчики, воры и проститутки. Пьяные разговоры смешивались с не более трезвыми песнями, ругань с женским визгом. В одном углу играл гармонист, из другого волокли к двери пропившегося до гроша и не уплатившего за последнюю бутылку «клиента».
Эта пивная, как впрочем и другие в городе, отличалась тем, что все в ней было смешанным, даже напитки. Одно пиво здесь пили редко, предпочитая ему «медведя» или «ерша», т. е. смесь водки с пивом или лимонадом.
В этой «смешанной» атмосфере щуками плавали сексоты НКВД. Присматривались и прислушивались. Один из них заинтересовался. Холминым и подошел к нему.
— Гражданин! Паспорт имеете? Разрешите взглянуть.
— Иди ты к… Бадмаеву! — зло оборвал его Холмин.
— Извиняюсь! — отскочил сексот…
За полтора часа Холмин кой-как справился с двумя бутылками пива. Оно было теплое и невкусное. Отставив в сторону пустые бутылки, он подпер подбородок ладонями и устремил взгляд на медленно движущиеся стрелки часов. Люди, сидевшие за соседними столиками, о чем то спрашивали его. Погруженный в тоскливые, безрадостные мысли об Ольге и своих развеянных мечтах, он отвечал машинально и невпопад. Наконец, часовая стрелка перевалила, за десять. Холмин расплатился за пиво и вышел. Улица встретила его холодным ветром, пылью и темнотой. Фонари, — один на три квартала, — светили по-провинциальному тускло. Подняв воротник пиджака и втянув голову в плечи, он быстро зашагал по улице…
Еще издалека, квартала за четыре от квартиры Ольги, Холмин увидел свет. Сердце его забилось быстро и тревожно и он ускорил шаги. Когда до дома оставалось не больше десятка шагов, свет в одной из комнат вдруг погас. Окно другой, выходившее на улицу, открылось и из него выглянула мужская фигура. Холмин метнулся в сторону и прижался к стене. С полминуты человек всматривался в темную, безлюдную улицу. Затем знакомый, слишком знакомый Холмину резкий голос произнес успокаивающе:
— Никого нет, милая Оленька. Напрасно ты беспокоишься.
Сердце у Холмина на секунду замерло, а потом заныло от нестерпимой тоски и горького разочарования. Он узнал голос полковника Гундосова.
Окно закрылось и занавеска за ним задвинулась. Однако, ее половинки сошлись неплотно; между ними, расширяясь книзу, протянулась полоска света. Холмин подошел к окну и одним глазом глянул в эту полоску. Через нее была хорошо видна почти вся комната.