— Итак, граждане работники городского отдела НКВД, давайте познакомимся поближе. Здесь больше нет никакого полковника Гундосова. Маска, снята. Разрешите представиться: капитан Андрей Беларский. И, должен вам заметить, что понижение в чине меня нисколько не огорчает. А особоуполномоченный Ежова, полковник Гундосов, — труп с обгоревшим лицом и такими же пальцами, — похоронен вчера, по моему приказу…
Энкаведисты ответили на, эти слова всеобщим вздохом, каким-то надрывным, протяжным и злобным. Бадмаев сидел в своем углу, машинально поматывая подбородком; лицо у него было совсем серое и застывшее в гримасе страха, узкие глаза расширились и бессмысленно блуждали.
Холмин смотрел на бывшего «полковника НКВД», превратившегося в армейского капитана, чувствуя все растущее уважение в нему и восхищаясь его необычайной смелостью. «Рука майора Громова» умела не только мстить и убивать убийц, но и держать энкаведистов под прицелом одного нагана. А они, — злобные и жаждущие крови этого смельчака, но трусливые и бессильные, — сидели перед ним смирно, как провинившиеся школьники. Водя по кабинету дулом револьвера. Беларский продолжал говорить им:
— Может быть, вам не нравится подобнее сидячее положение? Попробуйте изменить его. Кто первый? Решайтесь скорее! Ну, кто первый? Его я сейчас же убью. И второго, и, шестого. Но вас останется достаточно, чтобы справиться со мной. Начинайте! Ведь у всех вас есть оружие.
От холодно-насмешливого взгляда и такого же голоса Беларского, энкаведисты ежились, краснели и бледнели, еле слышно шипели ругательства, кусая губы от злости, но никто из них не решался начать смертельную схватку девяти против одного. Беларский сделал паузу, а потом заговорил презрительным тоном:
— Нет, вы на это неспособны. В армии — другое дело. Там, при аналогичной ситуации, я бы с таким количеством людей не справился. Но вы не армия. Вы жалкие трусы, умеющие воевать только против безоружных, беззащитных, слабых. И делать искусственных «врагов народа» из честных, ни в чем неповинных людей. Вы сильны количеством, а не качеством. У вас дивизии НКВД и множество всяких оперативных работников, агентов, сексотов, шпионов, осведомителей, доносчиков, но настоящих специалистов нет. Поэтому вы не умеете ловить преступников и становитесь в тупик, перед каждым сложным, запутанным преступлением… Хотя, зачем я вам все это говорю? Вряд-ли мои слова дойдут до вас…
Наблюдая за Беларским, Холмин удивлялся резкой перемене, происшедшей в его внешности. Теперь ото был не забубённый и расхлябанный «матросик с Балтики», а стройный и подтянутый армейский командир с хорошей выправкой. Его холодные глаза стали острыми и пронзительными. И говорил он теперь обыкновенным и правильным русским языком без словечек воровского и флотского жаргонов.
Не опуская дула нагана, Беларский сел в кресло и обратился к Холмину:
— Итак, «рука майора Громова» вами найдена, но что вы намерены предпринять дальше?
Подневольный детектив пожал плечами.
— Пока не знаю.
Беларский левой рукой выдвинул один из ящиков стола и, достав оттуда, лист бумаги, подал Холмину.
— Читайте! Начало и конец! Середина не существенна.
Холмин взял бумагу. Она начиналась словами: «Проект постановления по делу Холмина Александра»…
А заканчивалась: «… к расстрелу».
— Там не хватает только подписи Бадмаева, — произнес Беларский, когда осужденный растерянно опустил руку со своим смертным приговором. — Вас должны казнить, как только вы закончите расследование порученного вам дела. Такова благодарность энкаведистов. Но, — его глаза странно потеплели и на лице появилась ободряющая улыбка, — не бойтесь. Вы будете жить, а умрет… другой. Убийцы майора Громова убиты рукой майора Громова. И последнего из них можно уже считать трупом… Хотя, нет. Он не последний. Останутся другие, но, к сожалению, до них не доберешься. Они в Кремле и на Лубянке…
Он вдруг вскочил с кресла, толчком ноги отодвинул его в сторону и коротко и резко приказал начальнику отдела:
— Гражданин Бадмаев! Встать! Лицом к стене!
Трясущийся энкаведист послушно исполнил его приказание. Приподняв дуло револьвера, Беларский быстро выстрелил. На затылке Бадмаева закраснелось глубокое кровавое пятно. Он, как мешок, привалился к стенке и сполз на пол. Энкаведисты зашумели, хватаясь за наганы на поясах, но резкий, повелительный голос Беларского покрыл этот шум:
— Молчать! Руки вверх! Освободить проход! Или я еще стреляю…
Энкаведисты, поднимая руки над головой шарахнулись в обе стороны к стенам. Указав Холмину на образовавшийся проход, Беларский вполголоса бросил ему: