Не могла ли Изабель позвонить ему и сказать:
— Послушайте, Уоррен… Я обеспокоена… С некоторых пор Доналд неузнаваем… Его характер изменился… Он какой-то странный…
Я посмотрел Уоррену прямо в глаза. Это — старый друг. Он тоже был у Эшбриджа 15 января.
— Вы тоже находите меня странным?
Он до того смутился, что очки чуть не свалились у него с носа.
— Что вы имеете в виду?
— А вот то самое… С некоторых пор всем охота поглазеть на меня и посплетничать обо мне. Изабель смотрит на меня так, словно никак не догадается, что со мной происходит. Сильно подозреваю, это она направила вас ко мне.
— Уверяю вас, Доналд…
— Отвечайте прямо: странен я или нет?.. Выгляжу ли я человеком в здравом уме?
— Конечно, вы шутите…
— Ничуть. Знаете ли вы, что в Нью-Йорке я встречаюсь с одной приятельницей, с которой нахожусь в любовной связи?
Я произнес эту фразу несколько иронически.
— Вас это не удивляет?
— Почему я должен удивляться?
— Вы уже слышали об этом?
— Да, мне говорили…
— Ну вот видите. А что еще вам говорили?
Он совершенно смутился и, вероятно, раскаивался, что пришел.
— Право, не знаю. Будто вы можете принять кое-какие решения…
— Какие?
— Переехать в Нью-Йорк…
— Развестись?
— Возможно.
— Изабель вам тоже об этом говорила?
— Нет…
— Вы ее видели недавно?
— Это зависит от того, что разуметь под словом «недавно»?
— Месяц тому назад?
— Кажется.
— Она была у вас на приеме?
— Вы забываете о профессиональной тайне, Доналд.
Произнося эти слова с нарочитой непринужденностью, он попытался улыбнуться и тут же поднялся. Но я удержал его.
— Если она и была у вас, это вовсе не значит, что приходила лечиться.
Она говорила обо мне, о своем беспокойстве, о том, что я перестал быть самим собой.
— Мне не нравится тот оборот, который принял наш разговор.
— Мне тоже! Но с меня хватит быть козлом отпущения.
Ведь не я пришел к вам, а вы ко мне — шпионить за мной, выслеживать, и притом очень неудачно выбрали предлог.
Вам не терпится предложить мне выполнить какие-нибудь тесты? Можете вы теперь успокоить мою жену? Или я вам тоже кажусь странным из-за того, что не даю себе труда притворяться?
Вы больше дружите с Изабель, чем со мной… И все другие в этом похожи на вас… Изабель — необыкновенная женщина, неслыханно преданная, безгранично добрая…
Так вот, дорогой Уоррен, не очень-то приятно ложиться в постель с вылощенной преданностью и ходящей добродетелью… Впрочем, я чересчур долго это проделывал и набил оскомину… Буду ездить в Нью-Йорк или еще куда, и плевать мне на мнение моих почтенных сограждан.
Что касается Изабель, успокойте ее. Я не имею намерения разводиться, вновь жениться. Буду продолжать работать в этой конторе и спокойненько возвращаться домой.
Вы по-прежнему считаете меня странным?
Он сокрушенно покачал головой.
— Не могу понять, что на вас нашло, Доналд? Вы выпили?
— Нет еще. Но скоро напьюсь.
Я совершенно вышел из себя. Не знаю, почему так рассвирепел. В особенности, зачем обрушился на этого несчастного Уоррена, который тут был абсолютно ни при чем.
Доктор-пилюля, как его зовут дети. Он постоянно носит с собой сумку с инструментами, похожую на чемоданчик коммивояжера, в одном из ее отделений помещаются коробочки и баночки. Осмотрев больного, Уоррен вынимает из своей коллекции нужную коробочку, достает оттуда, в зависимости от обстоятельств, две, четыре, шесть пилюль и опускает их в пакетик.
Пилюли у него всех цветов: красные, зеленые, желтые, переливчатые цвета радуги, которые мои дочери в детстве, конечно, предпочитали всем остальным.
— Вот. Будете принимать по одной за четверть часа до обеда и перед сном. Завтра утром…
Бедный Уоррен! Я буквально растоптал его, но мой гнев утих столь же быстро, как и возник…
— Извините меня, старина. Если бы вы очутились на моем месте, то сразу поняли бы. Что же касается моей психики, я думаю, не настало еще время вам о ней беспокоиться… Вы со мной согласны?
— Да, я ни секунды…
— Возможно, но другие за вас об этом подумали. Успокойте Изабель. И не рассказывайте о моей вспышке.
— Вы правда не сердитесь на меня?
— Нет.
На него-то я уже не сердился, но был очень взволнован: мне показалось, что я нашел разгадку тому беспокойству, которое читал в глазах своей жены.
Она ведь привыкла верить в меня, верить в мою абсолютную уравновешенность и произошедшую во мне перемену никак не могла считать нормальной.
Мои мысли неизменно возвращались, это было отправной точкой к уничтоженным ею окуркам. Неужели же она и впрямь вообразила, что я столкнул Рэя?
Мои поездки в Нью-Йорк, связь с Моной, которую я почти цинично начал афишировать тотчас же после смерти моего друга, не показалось ли ей все это неопровержимыми уликами?
В таком случае я, по ее мнению, свихнулся — близок к сумасшествию.
Только так могла она объяснить себе мое поведение.
Я сказал Уоррену, что напьюсь. Так и сделаю. Перешел через улицу в бар, посещаемый по преимуществу шоферами грузовых машин, куда не имел обыкновения заходить.
— Еще один, пожалуйста…
И здесь на меня, разумеется, тоже все уставились. Если бы вошел лейтенант Олсен, мое поведение должно бы было подтвердить его домыслы.
Он-то ведь первым начал подозревать. Я даже удивлен, что он не продолжает вести расследование. Вряд ли он поверил, что смерть Рэя всего лишь несчастный случай.
Небось и до него докатились слухи о том, что я — любовник Моны и нас встречают в Нью-Йорке, когда мы разгуливаем там под ручку.
Я не выпил третьего стакана, хотя мне очень этого хотелось. Перешел обратно улицу и вернулся к себе в контору.
— Вы поедете в Нью-Йорк на этой неделе?
— А почему вы спрашиваете меня?
— Если поедете, у меня будет к вам просьба… Где вы остановитесь?
— На Пятьдесят шестой улице.
— Речь идет о регистрации одного документа в бельгийском консульстве.