Двенадцатью часами позже Олли проснулся, принял душ, побрился, оделся и приготовил обед. Когда разбудил девушку, она снова села, в недоумении огляделась, но не закричала.
— Где я? — спросила Энни.
Сухие губы Олли беззвучно задвигались, он мгновенно потерял уверенность в себе, смог лишь обвести рукой комнату, которая теперь вроде бы уже была ей знакома.
На лице девушки отразилось любопытство, она еще не знала, как себя держать в незнакомой обстановке, но страх перед жизнью определенно покинул Энни. От этой болезни он ее излечил.
— Да, уютное у тебя местечко. Но… как я сюда попала?
Олли облизал губы, поискал слова, не нашел, указал на себя и улыбнулся.
— Ты не можешь говорить? — спросила она. — Ты немой?
Он обдумал ее вопрос, решил, что предложенный ею выход скорее хорош, чем плох, и кивнул.
— Бедненький! — Энни долго смотрела на синяк на руке, на сотни отметин от иглы, без сомнения, вспомнила передозу, которую тщательно приготовила и ввела в кровь.
Олли откашлялся и указал на стол.
Энни велела ему отвернуться. Слезла с кровати, сняла верхнюю простыню, завернулась в нее, как в тогу, села за стол и улыбнулась ему.
— Я умираю от голода.
Фея! Она просто очаровала Олли.
Он улыбнулся в ответ. Все шло, как по маслу. Он поставил еду на стол, знаками дав понять, что повар он так себе.
— Выглядит все очень аппетитно, — заверила она его. И начала накладывать еду в свою тарелку. Не произнесла ни слова, пока все не съела.
Потом попыталась помочь ему убрать со стола, но скоро устала, и ей пришлось вернуться в постель. Когда он закончил и сел на стул рядом с кроватью, она спросила:
— Чем ты занимаешься?
Он пожал плечами.
— Как зарабатываешь на жизнь?
Олли подумал о своих руках. Что бы он рассказал о них, если бы мог говорить? Пожал плечами, как бы отвечая самому себе: «Ничего особенного».
Энни оглядела опрятную, но убогую комнатку.
— Нищенствуешь? — Олли не ответил, и она решила, что попала в точку. — Как долго я смогу здесь оставаться?
Жестами, выражением лица, движением губ Олли заверил ее, что оставаться она может, пока сама не захочет уйти.
Энни долго всматривалась в его лицо, пока не поняла смысл его жестикуляций, затем попросила:
— Нельзя ли уменьшить свет?
Олли встал и выключил два из трех рожков люстры. Когда повернулся к кровати, она уже лежала нагая, готовая принять его.
— Послушай, я понимаю, что ты принес меня сюда и ухаживал за мной не за так. Ты рассчитываешь на… вознаграждение. И имеешь полное право его получить.
В замешательстве Олли взял чистые простыни из стопки в углу и, игнорируя ее предложение, начал перестилать постель, не прикасаясь к девушке. Она в изумлении таращилась на него, а когда он закончил, сказала, что не хочет спать. Он раздраженно настаивал. Когда ему это надоело, он прикоснулся к ней, и Энни мгновенно заснула.
Утром она позавтракала с тем же аппетитом, что выказала прошлым вечером за обедом. Очистив тарелку, спросила, можно ли ей принять ванну. Олли мыл посуду под аккомпанемент ее мелодичного голоска, доносившегося из-за двери ванной. Песню, которую она пела, он никогда раньше не слышал.
Энни вышла из ванной с чистыми волосами цвета гречишного меда, обнаженная встала у изножия кровати, знаком подозвала его. Выглядела она куда лучше, чем в ту ночь, когда он ее нашел, но определенно могла бы прибавить несколько фунтов.
Олли отвернулся от нее, уставился на несколько тарелок, которые еще не успел вытереть.
— В чем дело? — спросила она.
Он не ответил.
— Ты меня не хочешь?
Он покачал головой: нет.
Энни шумно втянула в себя воздух.
Что-то тяжелое ударило в бедро, вызвав резкую боль. Повернувшись, Олли увидел, что девушка держит в руке тяжелую стеклянную пепельницу. Ощерив зубы, она шипела на него, как разъяренная кошка, колотила по плечам пепельницей, кулачком, пинала, визжала. Наконец, пепельница выскользнула из рук, обессиленная, Энни привалилась к его груди и заплакала.
Олли обнял ее, чтобы успокоить, но ей хватило сил, чтобы яростно отбросить его руку. Она повернулась, попыталась дойти до кровати, споткнулась, упала и лишилась чувств.
Он поднял ее и положил на кровать. Укрыл, сел на стул, дожидаясь, когда она придет в себя.
Полчаса спустя, открыв глаза, Энни дрожала всем телом, комната плыла перед глазами. Он ее успокоил, откинул волосы с лица, вытер слезы, сделал холодный компресс
— Почему ты не хочешь меня? Я тебе не нравлюсь? Но я не могу по-другому расплатиться с тобой. Кроме своего тела, мне дать нечего.
Он прикоснулся к ней, обнял ее. Мимикой и жестами постарался убедить, что дать она может гораздо больше. Уже дает, просто находясь здесь. Находясь с ним рядом.
Во второй половине дня Олли отправился по магазинам. Купил девушке пижаму, одежду для улицы, газету. Ее позабавил его пуританский выбор: пижаму он принес с длинными рукавами, с длинными штанинами. Энни надела ее, потом почитала ему газету: комиксы и жизненные истории. Почему-то она решила, что он не умеет читать, а он не стал ее разубеждать, поскольку безграмотность соответствовала создаваемому им образу: алкоголики книг не читают. И потом, ему нравилось слушать, как она читает. Очень уж сладкий у нее был голосок.
Наутро Энни надела новенькие синие джинсы и свитер, чтобы вместе с Олли пойти в продовольственный магазин на углу, хотя он и пытался ее отговорить. На кассе, когда он протянул несуществующую двадцатку и получил сдачу, Энни, вроде бы, смотрела в другую сторону.
А вот когда шли домой, спросила:
— Как ты это делаешь?
Он изобразил недоумение. Делаю что?
— Только не пытайся дурить Энни голову, — усмехнулась девушка. — Я чуть не вскрикнула, когда кассир схватил воздух и дал тебе сдачу.
Олли промолчал.
— Гипноз? — не унималась Энни.
Он облегченно кивнул. Да.
— Ты должен меня научить.
Он не ответил, но ее это не остановило.
— Ты должен меня научить этому маленькому фокусу. Если я им овладею, мне больше не придется торговать своим телом, понимаешь? Господи, да он еще и улыбнулся, схватившись за воздух! Как? Как? Научи меня! Ты должен!
Наконец дома, более не в силах выдерживать ее напор, боясь, что ему достанет глупости рассказать про свои руки, Олли оттолкнул ее от себя. Она попятилась, уперлась ногами в край кровати, села, удивленная столь его внезапной злостью.
Больше подобных вопросов Энни не задавала. Их отношения вновь наладились, но все изменилось.
Поскольку она больше не могла просить обучить ее гипнозу, у нее появилось время для размышлений. И поздним вечером она озвучила их.
— Последний раз я укололась шесть дней тому назад, но никакой тяги к наркотикам у меня больше нет. А ведь в последние пять пет без этой дряни я не могла прожить и нескольких часов.
Олли развел виноватыми в том руками, показывая, что и он не понимает, как такое могло случиться.
— Ты выбросил мои игрушки?
Он кивнул.
Она помолчала.
— Причина, по которой я больше не нуждаюсь в наркотиках… это ты, что-то, сделанное тобой? Ты меня загипнотизировал и сделал так, что я могу без них обойтись? — Кивок. — Точно так же, как ты заставил кассира увидеть двадцатку?
Олли пальцами и глазами изобразил гипнотизера на сцене, вводящего зрителей в транс.
— Это не гипноз? — Энни пристально смотрела на него, и ее взгляд пробивал фасад, которым он давно уже отгородился от людей. — Ты экстрасенс?
«Кто это?» — жестами спросил он.
— Ты знаешь, — покачала головой Энни. — Знаешь.
Наблюдательности, ума у нее оказалось побольше, чем он думал.
Энни вновь начала наседать на него, только трюк с несуществующей двадцаткой ее больше не интересовал.
— Давай, рассказывай! Как давно у тебя эти способности, этот дар? Стыдиться нечего! Это же чудо. Ты должен гордиться! Весь мир у тебя в кулаке!