И пошло-поехало.
Глубокой ночью Олли так и не смог вспомнить, что именно, какие ее слова, какой аргумент заставил его расколоться — он согласился показать ей, на что способен. Он нервничал, вытирал свои волшебные руки о рубашку. Очень волновался, совсем как мальчишка, пытающийся произвести впечатление на девочку, которую впервые пригласил на свидание, но при этом боялся последствий.
Сначала Олли протянул ей несуществующую двадцатку, заставил увидеть ее, потом растворил в воздухе. Затем, театральным взмахом руки, оторвал от стола кофейную чашку, сначала пустую, потом полную, от пола — стул, от стола — лампу, от пола — кровать, сначала одну, потом с Энни на ней, наконец, себя и летал по комнате, как индийский факир. Девушка хлопала в ладоши и визжала от восторга. Убедила его устроить ей полет на швабре, пусть и в пределах комнаты. Она обнимала его, целовала, требовала новых фокусов. Он пускал воду в раковину, не поворачивая крана, разделял струю на две. Она выплескивала на него чашку воды, но вода разделялась на сотни струек, которые летели в разные стороны, не задевая его.
— Эй! — Энни раскраснелась, ее глаза сверкали. — Теперь никто не сможет помыкать нами, никогда! Никто! — Она приподнялась на цыпочки и обняла его. Он так улыбался, что сводило челюсти. — Ты великолепен!
Олли знал, жаждал этого и одновременно страшился, что скоро они разделят постель. Скоро. И с того самого момента жизнь его изменится. Энни еще не полностью осознавала его талант, не представляла себе, какой непреодолимой стеной между ними станут его руки.
— Я все-таки не понимаю, почему ты скрываешь свой… талант?
Стремясь, чтобы она поняла, он обратился к воспоминаниям детства, которые так долго подавлял, загоняя в глубины подсознания. Попытался сказать ей, сначала словами, которые не срывались с губ, потом жестами, почему ему приходилось скрывать свои способности.
Что-то она уловила.
— Они обижали тебя.
Он кивнул. Да. Еще как.
Талант этот возник неожиданно, без всякого предупреждения, когда ему исполнилось двенадцать, словно вторичный половой признак в период полового созревания, поначалу заявил о себе очень скромно, потом — во весь голос. Мальчик, конечно, понимал, что такое следует скрывать от взрослых. Долгие месяцы он скрывал свои новые способности и от остальных детей, от самых близких друзей, пугаясь собственных рук, в которых, казалось, сосредоточилась новая сила. Но постепенно начал показывать друзьям, на что способен, его талант стал их общим секретом от мира взрослых. Однако вскоре дети отвергли его, сначала обходились словами, потом начали издеваться, били, пинали, вываливали в грязи, заставляли пить воду из луж, все потому, что своим талантом он отличался от остальных. Он мог бы использовать свою силу, чтобы противостоять одному, может, двоим, но не всей своре. На какое-то время он сумел скрыть свои способности, даже от себя. Но по прошествии лет понял, что не может прятать и не использовать свой талант без ущерба для здоровья и психики. Потребность использовать заложенную в нем силу была куда как сильнее потребности есть, пить, заниматься сексом, даже дышать. Отказ использовать ее равнялся отказу от жизни. Олли худел, не находил себе места, болел. И пришлось вновь использовать свою силу, но уже в тайне от кого бы то ни было. Он осознал, что жить ему суждено в одиночестве, пока эта сила будет при нем. Не по выбору — по необходимости. Талант этот не удалось бы скрыть, находясь среди людей. Он проявлялся неожиданно, удивляя окружающих. А если он выдавал себя, друзья уходили, да и последствия могли быть слишком опасные. Вот и оставалась ему лишь жизнь отшельника. И в городе он, само собой, стал нищим, одним из невидимых в каменных джунглях: никто его не замечал, никто с ним не дружил, но при этом он чувствовал себя в безопасности.
— Я могу понять, что люди завидовали, боялись тебя, — проговорила Энни. — Некоторые из них… но не все. Я думаю, ты — великий человек.
Жестами он, как мог, попытался что-нибудь объяснить. Дважды буркнул, стараясь что-то сказать, но безуспешно.
— Ты читал их мысли, — прервала его Энни. — И что? Полагаю, у каждого есть секреты. Но обижать тебя за то… — она печально покачала головой. — Что ж, больше тебе не придется бежать от своего таланта. Вместе мы сможем обратить его тебе на пользу. Мы вдвоем против всего мира.
Олли кивнул. Но уже печалился из-за того, что вселяет в нее ложные надежды, потому что в этот момент произошла смычка. Мгновением раньше ее не было, а тут появилась. И он понимал, что и на этот раз все пойдет обычным путем. Узнав про смычку, она сразу запаникует.
В прошлом такое случалось лишь после интимной близости. Но Энни была особенной, вот смычка и произошла еще до того, как они занялись любовью.
На следующий день Энни не один час строила планы на будущее. Олли слушал. Наслаждался возможностью говорить о том, чего никогда не будет, знал, сколь недолгой будет эта радость. Смычка ставила на радости крест.
После обеда, когда они лежали на кровати, держась за руки, пришла беда, как он и ожидал. Энни долго молчала, о чем-то думая, потом спросила:
— Сегодня ты читал мои мысли?
Лгать смысла не было. Он кивнул.
— Много?
— Да.
— Ты знаешь все до того, как я говорю?
Олли молчал, похолодевший, испуганный.
— Ты читал мои мысли весь день?
Он снова кивнул.
Она нахмурилась, заговорила тверже.
— Я хочу, чтобы ты это прекратил. Ты прекратил?
— Да.
Энни села, отпустила его руку и пристально всмотрелась в него.
— Но ты не прекратил. Я чувствую, что ты внутри меня, наблюдаешь за мной.
Олли не решился отреагировать.
Она снова взяла его за руку.
— Неужели ты не понимаешь? Я чувствуя себя такой глупой, что-то лопочу, а ты уже все знаешь, прочитал в моей голове. Я чувствую себя идиоткой, что-то втолковывающей гению.
Он попытался успокоить ее, сменить тему. Что-то проквакал, словно заколдованная лягушка, но вновь обратился к жестам.
— Если бы у нас обоих был этот дар… — продолжала Энни. — Но он только у тебя, и я чувствую себя… ущербной. А то и хуже. Мне это не нравится, — она помолчала. — Ты перестал?
— Ты лжешь, не так ли? Я чувствую… да… я уверена, что могу тебя чувствовать… — Тут до нее что-то дошло, и она резко отодвинулась он него. — Ты не можешь прекратить читать мои мысли?
Олли не мог объяснить, как появляется смычка: однако стоило ему проникнуться к женщине глубокими чувствами, их разумы каким-то образом соединялись. Он не понимал механизма этого явления, но такое с ним уже случалось. Он не мог объяснить, что теперь она стала продолжением его самого, его частью. А мог лишь кивать, признавая ужасную правду: «Я не могу перестать читать твои мысли, Энни. Я читаю их точно так же, как и дышу. Это физиологическое».
— Никаких секретов, никаких сюрпризов, ты знаешь все.
Медленно текли минуты молчания.
— Ты начнешь жить за меня, принимать решения, заставлять меня сделать то или иное, без моего ведома? Или уже начал?
До такой степени он контролировать ее не мог, но знал, что она ему не поверит. С учащенно забившимся сердцем она сдалась первобытному страху, который ему уже доводилось видеть в других.
— Я хочу уйти прямо сейчас… если ты меня отпустишь.
Трясущейся рукой Олли коснулся ее лба и погрузил в глубокий сон.
В ту ночь, пока она спала, Олли прощупал ее рассудок и стер кое-какие воспоминания. Бутыль с вином он держал между ног и пил, пока работал. Задолго до рассвета он сделал все, что хотел.
По темным, пустынным улицам Олли отнес девушку в проулок, где и нашел, опустил на землю, подсунул под нее сумочку. При ней остались нетерпимость к наркотикам, вновь обретенные уверенность в себе и ощущение личностной значимости, которые могли помочь ей начать новую жизнь. Его подарки.
Олли вернулся домой, не взглянув в последний раз на ее прекрасное лицо.
Открыл бутыль вина. Несколько часов спустя, уже набравшись, вдруг вспомнил слова «друга» детства, произнесенные после того, как он впервые продемонстрировал свой талант: «Олли, ты сможешь править миром! Ты — супермен!»