В природе жизнь понемногу пробуждалась: сошёл уже снег, зашевелились первые зеленоватые ростки травы, деревья медленно пробуждались ото сна. У Коллегии палачей росли яблони, и Маттео любил сидеть на скамье под их ветвями в теплые дни, и уже предвкушал это. Да на большее яблони эти и не годились: все яблони столицы давали отвратительно кислые яблоки, которые мог есть только человек, привыкший к грубой пище, да бедный крестьянин, умеющий превратить эти несъедобные плоды в хлеб, выварив всю горечь и кислоту.
Но Маттео состоял на казенном довольствии, не думал о пище и одежде – все давала казна, и для него не было никакой необходимости учиться работать с этими странными яблоками. Поэтому он мог позволить себе наслаждаться их цветением и уже мысленно предвидел свои вечера, когда у него задрожали руки…
Сначала это была мелкая дрожь, как от холода, но затем она стала больше и уже ощутимой. В несколько мгновений Глава Коллегии Палачей превратился из палача в нечто непонятное и ослабленное, беззащитное, беспомощное и жалкое!
Это был конец.
Конец жизни, прожитой в должности палача. Конец всего прежнего мира. Другого Маттео уже и не помнил – он помнил только эту свою Коллегию, да свое первое и последнее повышение до Главы Коллегии почти двадцать лет назад. И все. на этом было все его достижение. Он даже не завел своей семьи, сначала усиленно постигая ремесло, а затем приобрел славу палача, что очень сильно сократило список желающих бы создать с ним семью. Потом и вовсе пришлось обучать других, а потом он стал Главой…
И как-то так незаметно и быстро, размеренно и одинаково прошла вся его жизнь. Потому что за дрожью в руках нет для него ничего.
Одиночество сопровождало каждого палача так или иначе. Некоторые, не выдержав людского презрения, да снисходительно-насмешливого тона от дознавателей и судей, занимавшихся, по сути, одним делом, уходили, хоть и имели, казалось, все данные. Но всюду люди…и палачи тоже. Не ушедшие создавали свою семью, пусть и не такую, какой она могла бы быть, но становились соратниками и друзьями друг другу, заменяя себе и ближнему все, что только можно было заменить.
И для Маттео такой семьей раз и навсегда стала Коллегия и только она. Он не помнил уже своего холодного сиротского дома, помнил лишь, как прибился еще мальчишкой к Коллегии, и тот, прежний Глава принял его учеником. И Маттео быстро влился в новую жизнь, усердно отдавая себя учению.
Сменялись – медленно, но верно лица вокруг него. сначала ушел прежний Глава Коллегии, заменивший ему отца, потом уходили и другие – кто от старости, кто от болезни, кто сам, и вот однажды Маттео оказался просто самым старшим палачом из прежней своей Коллегии и сам уже набирал себе учеников.
Когда же прошла его жизнь?
Он с ненавистью смотрел на предавшие руки, на пальцы, вчера еще ловкие к любой, даже самой тонкой работе, которые сегодня не покорялись ему, и тихие слёзы катились по его в один миг постаревшему лицу.
***
Один человек живет мечтой, другой живет ради жизни, третий – выживанием, четвертый – долгом.
Первые не задерживались в Коллегии Палачей надолго: тихая, старающаяся быть незаметной Коллегия, казалась им клеткой, бесконечной тюрьмой и при первой же возможности мечтатели бежали прочь.
Вторые искали по жизни наслаждений и познавали вкус жизни во всех ее проявлениях, которые могли только собрать. И им надоедала однообразность и непроходимость бесконечных будней. Такие тоже уходили.
Оставались, как правило, те, кто либо выживал, и больше не мог куда-то податься, либо те, кто устал выживать и нашел в серости дней приют для уставшей души. И те, кто искал себе жизни ради долга, и обретал его…
Маттео был из последних. Он искренне любил и чтил свою работу в каждом ее проявлении: от архивных записей, что надо было сдавать в Совет, до проверки орудий; от презрения дознавателей и народа до слов утешения преступникам. Маттео всегда стремился делать свою работу не просто на отметку «сделано», а по-настоящему хорошо. Палач, который проявлял милосердие, который не брезговал заговорить с преступником и утешить его по мере возможностей, всё равно оставался палачом.
И всегда, всегда его вела твердость рук. Но вот – задрожали проклятые!..
Это значит, что всё, что могло быть прожито им, прошло и больше не вернется. Никогда и ни за что не вернется.