К середине дня местность стала ровнее и однообразнее, речки попадались реже, а натоптанные дорожки — чаще. Тут и там на пригорке виднелось крестьянское подворье, а леса и луга сменились полями и огороженными пастбищами.
— Чуешь? — спросил Смейк.
Разумеется, Румо чувствовал, хотя из носа по-прежнему текло. В воздухе уже довольно долго витал навязчивый запах: аромат жаренной на буковых дровах свинины. Румо старался не замечать этого запаха, тем более что тот смешивался с другими, куда менее приятными запахами табачного дыма, пота и конского навоза.
— Здесь готовят что-то вкусненькое, — дрожащим голосом пролепетал Смейк.
— Их трое. Впереди, за холмом. — И Румо указал в ту сторону, откуда доносился запах. Смейк удвоил темп.
В лощине за пригорком, на перекрестке двух дорог, стоял темный бревенчатый дом. Очень необычный дом: из кривых бревен, с треугольными окнами и нелепой крышей. Теперь и Смейк унюхал запах остывшей золы, пригоревшего жира и выдохшегося пива. Так мог пахнуть только он.
— Трактир, — протянул Смейк. У поилки рядом с трактиром паслись две черные клячи с белыми гривами.
— Здесь кровомясы, — шепнул Смейк. — Минимум — двое. Только кровомясы ездят без седла. А вместе с хозяином, стало быть, трое.
Румо кивнул.
— Трое. И они давно не мылись.
Смейк задумался на минуту.
— Послушай-ка, — наконец проговорил он. — Скорее всего, тебе не понравится мой план.
Румо слушал.
— Прежде чем войдем в трактир, встань-ка на четыре лапы.
— Зачем?
— Боевая стратегия. Элемент неожиданности. Тебе еще многому предстоит научиться.
— Гм.
Румо вспомнил, как зашел в пещеру с дюжиной циклопов на четырех лапах. Не самая удачная была идея.
— Слушай дальше: как войдем — ни слова. Ни единого, ясно? Говорить буду я. Потом я выйду ненадолго, а ты слушай, что они скажут. А скажут либо хорошее, либо плохое. И если замыслят какую-то подлость, дай мне знать, когда я вернусь: поскреби правой лапой по полу. А там видно будет.
Румо кивнул и встал на все четыре лапы.
У каждого дома — своя история. Насколько она интересна — зависит от того, кто в доме живет. Если это нотариус-наттиффтофф, едва ли жизнь дома будет богата на события — что интересного в регулярной прополке палисадника и своевременной уплате налогов? А, например, вервольфы коротают дни в подвале, в закрытых гробах, а ночью, когда крышки гробов распахиваются, в доме разыгрываются такие сцены, что без толстых стен не обойтись. Очень разные истории бывают у домов в Цамонии. А вот история трактира «У стеклянного человека».
Кромек Тума был кровомясом второго класса, то есть даже на фоне сородичей умом не блистал. Когда-то давно (когда именно — никто не помнит: в Цамонии не нашлось ни одного ученого, пожелавшего посвятить себя изучению истории кровомясов) эти создания придумали простейшую двухклассовую систему, позволявшую отличать в меру скудоумных кровомясов от абсолютно безмозглых. Однако вскоре выяснилось, что различие между полным и умеренным скудоумием уж очень размыто, и классовое деление кануло в Лету. Одно можно сказать наверняка: если бы кто-то попытался применить эту систему к Кромеку Туме, пришлось бы выделить третий класс.
Среди жителей Цамонии, наделенных даром речи, кровомясы — самые недружелюбные. Большинство из них занято в таких профессиях, где грубость и толстокожесть не только не мешают, но даже считаются преимуществом: вышибалы и мойщики трупов, боксеры на ярмарках и солдаты, рабочие скотобоен и палачи. Ну, а кому ума не хватает даже на это, открывают трактир, как Кромек Тума.
Но Кромек Тума не всегда был трактирщиком. Он успел сделать довольно солидную для кровомяса карьеру. Целых сто лет прослужил в личных войсках орнийского князька Хусайна Йенадепура, поступив на службу десяти лет от роду. Кромек участвовал во всех многочисленных военных походах Хусайна, лишившись глаза, четырех пальцев на задних лапах и двух — на передних. Тело его бороздили сто четырнадцать больших шрамов и без счета мелких, был он туг на одно ухо: слишком уж часто заряжал пушки, а с тех пор, как в спину ему угодила отравленная стрела, страдал нервным тиком.
Но Кромеку ни разу и в голову не пришло сменить род занятий, пока не вмешались судьба и беспощадная экономика. Однажды князь Хусайн вышел к подданным и объявил:
— Солдаты! Я разорен. Жаль сообщать вам эту прискорбную весть, но княжеская казна пуста. Строительство этого чертова огнемета, который все равно стрелял только по своим, стоило бешеных денег, да и набег на Флоринт, увы, не увенчался таким успехом, какого мы ожидали, обдумывая стратегию. Одним словом, я распускаю армию!