За столом секретаря в ультрасовременной приемной никого не было. Пол здесь был сплошь застелен темно-синим ковром, на котором стоял стол белого огнеупорного пластика, на стене как раз напротив входной двери был повешен эстамп Мондриана, и по всей приемной были расставлены мягкие диваны и мягкие кресла эргономического дизайна. Но тем не менее я услышал, что откуда-то из дальнего конца холла раздавался стук пишущей машинки, где я впоследствии и обнаружил усталую секретаршу, и мне показалось, что она была даже рада тому, что благодаря мне, ей удалось получить хоть короткую передышку от вконец надоевшей машинки и от всех этих разбросанных по столу бесконечных страниц. Она самолично препроводила меня к закрытой двери орехового дерева, и затем поинтересовалась, не принести ли мне кофе. Я поблагодарил и отказался. Постучав в дверь, я услышал, как голос из-за нее ответил:
— Да, входите, пожалуйста.
Дэвиду Хейторну было наверное лет семьдесят, это был довольно хрупкий человечек с поразительно густой шевелюрой иссиня-черных волос и колючим взглядом карих глаз, а лицо его очень напоминало своим видом давно выцветший и попорченный погодой пергамент. Кабинет его, как и приемная, а также те несколько комнат, в которые мне довелось заглянуть по пути, были обставлены все в том же радикально современном стиле, что делало его похожим на какую-нибудь заблудшую душу, перенесшуюся из времен «Больших надежд» прямиком в эпоху «Звездных войн». Я представился, мы обменялись рукопожатиями, и он предложил мне кресло у стола.
— Итак, — заговорил Хейторн, — вы приехали сюда, чтобы увидеть оригинал трастового соглашения.
— Да, сэр, это так.
— Хотите кофе?
— Нет, сэр, благодарю вас.
— Вы наверное недоумеваете, почему я настоял на том, чтобы вы приехали сюда для этого.
— Я считаю, что я вполне мог вручить мистеру Миллеру запрос на предоставление…
— Да, но это в том случае, если бы вами был предъявлен иск. Но ведь вы, мистер Хоуп, не были тогда еще готовы к этому, не так ли? Не вполне, разве я не прав? Вам, возможно, и удалось напугать Двейна, но ведь мы-то с вами оба адвокаты, так что со мной вы можете быть предельно откровенны. Нам нечего от вас скрывать.
Когда кто-либо начинает без устали говорить о подобных вещах — а Дэвид Хейторн произнес эту фразу уже раза три по телефону и четвертый раз только что — то мне почему-то хочется тут же и понадежнее припрятать вилки и ножи из серебра. Я улыбнулся ему. Он тоже улыбнулся мне в ответ.
— Вы слышали анекдот о корабле, тонущем в Тихом океане? — спросил Хейторн.
— Нет, сэр, не припоминаю.
— Ну вот, значит, после кораблекрушения плывут по океану врач, министр и юрист, а вокруг них много-много акул. И вот эти акулы очень быстро разделались с врачом и министром, но вот юриста не тронули. И вы знаете, почему?
— Почему же?
— Профессиональная обходительность, — сказал Хейторн и разразился смехом. Его смех, для такого на вид щуплого человека, был на удивление звучным, он казался неким отголоском молодости, точно так же как и его прекрасно сохранившаяся юношеская шевелюра. Перестав наконец смеяться и посерьезнев, Хейторн сказал. — Поводом к тому, что мне хотелось, чтоюы вы посмотрели документы непременно здесь, у меня в офисе, явилось то…
— Да, сэр?
— Явилось то, что мне очень не хотелось, чтобы вы его поняли превратно. Я подумал, что мы бы могли весьма тихо и спокойно обсудить его здесь, и что именно таким образом мне удастся удерживать вас от того, чтобы вы не пришли к тому заключению, которое, и я почти уверен в этом, скорее всего первым придет вам на ум.
— И какие же это, по-вашему, выводы, сэр?
— А такой вывод, что Двейн Миллер сам убил свою собственную дочь.