Прошел год, и вот появляется перед королевой тот карлик и просит отдать то, что ему было ею обещано, ее первенца. Испугалась королева, начала она предлагать ему все богатства, какие только были у нее в королевстве, но карлик и слышать ничего о том не хотел, от всего он отказался, и говорил, что ему нужно лишь дитя, ее первенец. Королева вся в слезах, рыдает, упрашивает, и вот сжалился он все же над ней и сказал, что дает ей три дня сроку на то, чтобы она угадала, как его зовут. Узнает королева его имя — ребенок останется у нее. Вот пришел он на первый день, и начала она перечислять все имена, начиная с Каспара, Мельхиора и Балтазара. И так одно за другим она назвала ему все имена, какие только знала, но на каждое имя карлик отвечал, что его зовут не так. На следующий день королева стала перечислять карлику разные необычные и редкие имена, типа Риппенбист, Гаммельсваде или Шнюрбейн и им подобные, но и на этот раз ей так ничего и не удалось угадать, и довольный карлик ушел, потому что он был уверен, что ребенок очень скоро достанется ему. В это время к королеве пришел гонец и сказал, что в лесу он увидел очень странную картину — он видел, как там, на лесной поляне весело скакал карлик, напевая при этом: «Сегодня пеку, завтра пиво варю, у королевы дитя отберу; и хорошо, что никто не знает, что Румпельштильцхен меня называют!» И вот, значит, на следующий день снова появляется тот карлик, и королева снова начинает его расспрашивать: «Тебя зовут Томас?» — и он говорит, что нет. Она опять спрашивает: «Может, тебя зовут Ричард?» — и он снова говорит нет. Тогда королева снова спрашивает: «А тебя случаем не Румпельштильцхен зовут?» И тут карлик начал беситься от злости — как раз этот рисунок вы здесь и видите — и в ярости он сам себя разорвал пополам. Вот таким был конец Румпельштильцхена.
— Теперь я припоминаю, — согласно кивнул Блум.
— И я тоже, — сказал я.
— Знаете, иллюстрировать книги ужасно интересно, — сказала Гретель, и затем быстро бросила взгляд на входную дверь, видимо раньше нас с Блумом услышав, что в замке поворачивается ключ.
Появившаяся в дверях женщина была одета в черные широкие брюки и розовую блузку, застегивавшуюся на пуговки бледно-розового цвета. На ней были розовые же туфли на так называемом французском каблуке, а длинные светлые волосы с одной стороны были прихвачены розовой пластмассовой заколкой. Она была одного роста с Гретель, с такими же, как у сестры чертами лица. У нее был такой же, как Гретель довольно большой рот и высокие скулы, прямой нос и голубые глаза. Миллер сказал, что Гретхен Хайбель сорок семь лет, но выглядела она не старше сестры. На лице у Гретхен появилось выражение крайнего удивления, когда, войдя в гостиную, она увидела нас стоящими у стола. Она вопросительно посмотрела на сестру.
— Гретхен, обратилась к ней сестра, — к нам пришли из полиции.
— Вот как? — Гретхен прошла в комнату и первая протянула руку. — Приятно познакомиться, — сказала она, сперва пожав руку Блуму, а затем мне. — Я Гретхен Хайбель. Гретель, а разве ты не предложила джентльменам что-нибудь выпить?
— Да, я… кофе сейчас уже будет готов.
— С вашего позволения, я выпью чего-нибудь покрепче, — сказала Гретхен и улыбнувшись нам, она уселась в кресло у стола. Быстро скинув сначала один туфель, затем другой. — Ну и денек выдался сегодня, — проговорила она, закатив свои большие голубые глаза. По-английски Гретхен говорила гораздо лучше своей сестры и совсем без акцента. — Кстати, я все еще до сих пор не знаю, как вас зовут.
— Детектив Блум, — представился Блум.
— Мэттью Хоуп.
— А вы разве не детектив? — поинтересовалась она у меня.
— Нет, ответил я. — Я адвокат.
— Чей?
— Энтони Кенига.
— Бывшего мужа Викки?
— Да.
— Мм… Значит речь пойдет об убийствах. Гретель, дорогая, принеси мне, пожалуйста скотч, и только один кубик льда, не забудь.
— Да, об убийствах, — сказал Блум.
— А мы с сестрой, что, подозреваемые, да?
Блум промолчал.
— Или же вы охотитесь за Двейном?
— Мисс Хайбель, мы ни за кем не охотимся.
— Нет, ну наверняка вы кого-то ловите.
— Я хотел сказать…
— Вы имеете в виду, что вы не собираетесь шить Двейну дело — есть такое выражение, да?
— Все правильно, — улыбнулся Блум. — Мы не собираемся шить мистеру Миллеру дело.
— Ах да, большое спасибо, — это было обращено уже к сестре, принесшей ей бокал с шотландским виски. — Мне кажется, что чайник уже кипит.
Гретель снова ушла на кухню. Гретхен потягивала свой виски.
— Итак, — сказала она, — с чего начнем?
— С утра понедельника, тринадцатого января, время с трех ночи до половины девятого утра.
— Ну и что?
— Где вы были в это время?
— Даже так? Значит вы меня подозреваете?
— Ни в коем случае, просто я…
— А, в таком случае, вы хотите узнать от меня о Двейне, где он был, да, понимаю. Так вот, если вас так это интересует, в это время он был здесь у меня.
— С которого часу и до которого?
— Мы ходили в ресторан. Он заехал за мной примерно в восемь — половине девятого вечера.
— И в каком ресторане вы были.
— В «Меленке».
— Это тот, что на Сабале?
— На Сабале, да.
— А откуда вы куда направились?
— Сюда вернулись.
— И во сколько это было?
— Сразу после ужина. Я и вправду не знаю, во сколько мы были здесь. В десять? После ужина, — сказала Гретхен и пожала плечами.
— Во сколько он ушел от вас?
— На следующее утро.
— Он оставался здесь на ночь?
— Да, он часто остается на ночь.
— И во сколько он ушел утром?
— В восемь-половине девятого, я не знаю во сколько точно. Он прямо отсюда должен был отправиться на работу.
— Ваша сестра в тот вечер была дома?
— Нет, в тот вечер она была в Нью-Йорке. У нее там была назначена встреча с редактором и автором, точнее сказать, с переводчиком. Ведь написали-то это все братья Гримм.
— И когда вернулась ваша сестра?
— Во вторник.
— А вот когда вы говорите, что мистер Миллер часто остается здесь на ночь…
— Да, на протяжении последних нескольких месяцев или около того. Со мной или с моей сестрой… — она сделала небольшую паузу. Трудно было сказать, задумала ли она последующую фразу специально для того, чтобы поразить собеседника, или же это было проявлением европейской прямоты и непосредственности, к которой мужчины здесь, в Америке, еще не успели привыкнуть в полной мере. — Или иногда с нами обеими.
— Понимаю, — кивнул Блум и кашлянул.
— Да, — сказала Гретхен. — А, вот и ваш кофе.
Гретель вошла в комнату, держа в руках серебряный поднос с двумя чашечками кофе, двумя маленькими ложечками, молочником и сахарницей.
— Я тут рассказывала детективу Блуму, что Двейн часто оставался на ночь с нами обеими, — обратилась к сестре Гретхен, и на этот раз я уже был уверен, что ей хотелось поразить нас этим.
— Да, тихо сказала Гретель, — это действительно так.
— А сахарина у вас нет? — спросил Блум и снова сконфуженно кашлянул.
Когда мы наконец покинули дом сестер Хайбель, на улице уже совсем стемнело. Всю дорогу Блум молчал: и пока мы ехали обратно к ощетинившемуся своими стрелками указателю, и пока мы переезжали через мостик, и когда мы разворачивались влево, чтобы выехать снова на 41-е шоссе, и когда машина наша уже снова направлялась в сторону Калусы. Еще раньше Блум пообещал угостить меня пивом, и поэтому мы остановились у одной закусочной под названием «У городской черты», находившейся на самой окраине Калусы. Официантка приняла у нас заказ, и мне показалось, что она была разочарована, что мы заказали только пиво. Блум чокнулся своей кружкой с моей и со словами «Твое здоровье», — отхлебнул большой глоток пива и пены. Вытерев губы тыльной стороной ладони, она проговорил:
— Кажется, алиби его подтверждают, а? Они обе.
— Похоже на то, — заметил я.
— Хотя, конечно, за исключением тех несколько часов, когда он мог спокойно что угодно натворить. Но в таком случае времени у него было бы в обрез.
— Да.
— Вот такие вот дела, — вздохнул Блум, и пожав плечами, отпил еще один глоток. — Вот мне сейчас уже сорок шесть лет, — снова заговорил он, — а я никогда в жизни еще не был в одной постели с двумя женщинами сразу. Мэттью, а тебе сколько лет?