— У него есть родители ?
— Мать. Работает уборщицей где-то на верфи. Отец погиб в сорок первом.
— А что он сам говорит?
— Ну что он может говорить? Рука соскользнула по масляной поверхности стола и попала под пуансон.
— Он штамповщик?
— Да. Вырубал заготовки для касок. Это цех стальных шлемов. Я отправил его в наш лазарет.
На следующий день Ротманн впервые пригласил Юлинга к себе домой. Они пили вино, обсуждая высадку англо-американцев в Южной Франции, восстание поляков в Варшаве и другие новости войны. Потом Юлинг рассказывал о своей домработнице Эдде — молодой дочке соседского рыбака. При этом Ротманн вдруг вспомнил двух женщин, стоявших сегодня с утра недалеко от дверей их управления. Одной было лет сорок — сорок пять. Несмотря на жаркий день, она была в черном платке и пальто. Другая — совсем пожилая, невысокого роста. По-видимому, это были мать с дочерью. Старушка держала женщину в черном платке под локоть, ухватившись за нее обеими руками. Они обе молчали, вглядываясь в лица всех входящих и выходящих из дверей гестапо.
— Кстати, о домработницах, — сказал Ротманн, обводя взглядом свою маленькую квартиру. — Пора бы и мне подыскать кого-нибудь в этом роде. Никогда раньше не думал обзаводиться прислугой, но с этой работой не успеваешь нормально питаться, не говоря уж о наведении должного порядка в жилище. Только мне не нужна молодая, которая будет думать, как бы побыстрее размазать грязь и удрать. Я хочу, чтобы в мое отсутствие здесь прибиралась обстоятельная женщина, понимающая, что такое уют и чистота.
— Так в чем же дело ? Дай заявку в отдел трудоустройства. В городе полно вдов или тех, кто ими скоро станет.
— Мне нужна такая, которой я мог бы доверять, как собственной матери.
— Ну это уж ты хватил! Где же такую найдешь?
— А ты мне помоги.
— Это каким же образом?
Ротманн рассказал о двух женщинах, стоявших в то утро у стен их конторы. Как он и предполагал, это были мать и, вероятно, бабушка рыжего членовредителя. Весь этот день они простояли там в надежде что-то разузнать о судьбе их арестованного сына и внука.
Ротманн склонился к Юлингу и тоном заговорщика, с шутливыми нотками в голосе сказал:
— Если спасти матери ее единственного сына, представляешь, как она будет обязана спасителю? Надеюсь, ты не отослал еще дело этого Каше в Имперский военный суд?
— Я как раз собирался сделать это с утра.
— Ну и отлично. А ты вместо этого отправь его в архив с окончательным выводом «несчастный случай». — Ротманн говорил размеренным, даже несколько поучительным тоном, пуская дым в потолок. — Ты ведь не уверен на все сто процентов, что он сделал это умышленно? Какой прок в том, что этого дурака расстреляют? Пусть он еще послужит общему делу, когда подлечит руку. Сейчас ведь каждый человек на счету.
— А начальник цеха? Этот зловредный старикашка станет мутить воду.
— В таком случае я сам заеду к нему и скажу, что если он допустит еще хоть один случай травматизма с доверенными ему рабочими рейха, то сам будет иметь дело с гестапо.
«А этот Ротманн оригинал, — подумал озадаченный Юлинг, — подавай ему преданную до гроба экономку». Он махнул рукой — дело-то пустячное.
— Ладно. Придется завтра кое-что переписать. В конце концов, ты прав — дело темное, свидетелей не было, подозреваемый не сознался, несмотря на усиленные методы дознания, — он подмигнул. — Черт с ним! Завтра же сплавим его в » больницу.
— Вот и отлично. Не забудь только, что о моей скромной роли в этом счастливом исходе должна узнать фрау Каше. Иначе мы с тобой станем обычными альтруистами, а это в наше время опасно
— А если она окажется плохой домохозяйкой? — смеясь спросил Юлинг.
— Тогда в следующий раз ее сынку уже точно не отвертеться.
На другой день вечером, когда Ротманн, приехав домой, вылезал из машины, он увидел у своего подъезда ту самую женщину. Она была в какой-то старомодной шляпке и держала в руках букет цветов. «Боже, только бы обошлось без слез», — подумал Ротманн и сказал, проходя мимо:
— Фрау Каше? Идите за мной.
Он быстро поднялся на свой этаж, слыша, как она торопливо семенит следом, отпер дверь и, посторонившись, предложил ей войти.
— Цветы, я полагаю, предназначаются мне? — сказал он, беря из рук растерявшейся дамы букет и приглашая ее пройти в комнату.
— Господин Ротманн…
— Садитесь в кресло. Как вас зовут?
— Элеонора Каше.
Ротманн с букетом прошел на кухню, достал из шкафа высокую вазу из простого стекла и, налив воды, втолкал в нее цветы. Вернувшись, поставил вазу на столик.
— Я знаю, вы хотите меня поблагодарить. Считайте, что вы это уже сделали.
Женщина попыталась что-то сказать, но он жестом остановил ее.
— Я не чиновник, которого надо благодарить за оказанную услугу. Я только убедил своего товарища по службе в том, что людям иногда нужно доверять. — Бросив на диван ремень, Ротманн уселся напротив женщины. — Я простой, грубый солдат, который живет один в вечно неприбранной квартире. Где вы работаете?
— Я убираю служебные помещения…
— Сколько вам платят и где вы живете? — Она назвала очень скромную сумму и адрес.
— Я не богач и готов платить вам столько же, если вы станете помогать мне содержать это жилище в надлежащей чистоте, покупать продукты и кое-что готовить.
— Я с радостью…
— Значит, договорились. Завтра же увольняйтесь. Если будут проблемы, вот мой служебный телефон. Потом сходите в отдел по трудоустройству и узнайте, что там нужно для оформления нашего с вами договора. Больше вы нигде не подрабатываете?
— Нет. У меня старые родители и очень больной отец. За ними нужен уход. Я могла бы найти более подходящую работу в Киле, но из-за них… Но нам хватает, — спохватилась она, — ведь с нами живет сын…
Она замолчала и с тревогой посмотрела на Ротманна.
— Успокойтесь. Пусть ваш сын лечит руку и помалкивает. Потом вернется обратно. Работы сейчас всем хватит. Будет мазать каски краской с песком или займется чем-нибудь еще. Я, к сожалению, не могу платить вам больше, но вы вольны подрабатывать. Сюда нужно приходить раз в два дня, скажем, по четным числам. В остальное время занимайтесь чем угодно, разумеется, за исключением мытья туалетов. Список продуктов мы обговорим позже. Надо также покупать некоторые газеты.
— Я могла бы каждый день…
— Это излишне, тем более что я часто здесь не ночую. Впрочем, если что, вы ведь не откажетесь прийти внеурочно…
— Конечно, конечно…
— Ну, фрау Элеонора, а теперь идите и успокойте ваших родителей. — Ротманн встал и достал из кармана ключ. — Вот вам ключ. Завтра я познакомлю вас с моим соседом по этажу. Милейший…
Не договорив, Ротманн сел на диван. Женщина, уронив голову на грудь и закрыв лицо руками, рыдала. «Без слез не обошлось», — думал штурмбаннфюрер, глядя на нее и решив дать ей выплакаться. В конце концов, она всё равно расплакалась бы на улице. Уж лучше здесь.
— Простите меня. Он сделал это ради нас…
Она даже не сразу поняла, что проговорилась. Только через несколько секунд, открыв лицо, она в испуге посмотрела на молчащего Ротманна. В ее глаза снова вернулся страх.
— Вы что, уже виделись с ним? — спросил он жестко.
— Нет, — прошептала она чуть слышно.
— Тогда откуда вам известно, что он сделал это ради вас? — Ротманн нажал на слове «сделал».
Понимая, что отпираться поздно, она продолжала сознаваться:
— Накануне он сказал, что придумает что-нибудь.
— Тогда зарубите себе на носу следующее — ваш сын должен считать, что ему просто поверили. Вы меня понимаете? Не простили, не смилостивились, а поверили. Пусть вобьет себе в голову, что это был несчастный случай. Иначе вы оба подведете меня и окончательно погубите его.
Она послушно кивала, вытирая слезы.
— Всё. Теперь идите и приходите, когда совсем успокоитесь. И никаких больше цветов.