Длинная улица из красивых домов, с цветными фасадами, тянулась на сотни метров вперед и десятки кафе ждали людей распахнув свои двери. Стоило ему поднять взор немного выше и он увидел выбитое окно, прямо как тогда, давным-давно, в беззаботной юности. Люди продолжали гулять, общаться, шутить, смеяться, многие заходили в кафе, кто-то выходил с чашками кофе и шел далее, некоторые компании курили у входа, при этом весело потягивая кофе да чай; красно-желтая листва шелестела в потоках легкого ветра, изредка проезжали машины, но чаще встречались велосипеды да самокаты. Одинокий ворон сидел на столбе и что-то каркал в сторону неба, в чистую длань его, в бесконечное голубое пространство.
Миновав сей квартал, дорога ушла правее и спустя двадцать шагов, он достиг перекрестка на углу которого стоял неопрятный бородатый мужик, в потасканной черной рясе, с весьма гнусным шлейфом на пару метров вперед и никого не стесняясь, предлагал купить у него карамелек. Люди сторонились его, ускоряли шаг, шли прочь. Однако поп не отчаивался, ладонью он вытирал свисающие зеленые сопли, руку же обтирал о грязную рясу, из-за пазухи доставал бутылку дешевого самогона, делал глоток, прятал бутылку обратно и продолжал свое монотонное пение: «Леденцы целебные – конфеты волшебные! Русь всемогущая – традиция могучая! Леденцы волшебные – конфеты целебные! Традиция вечная да Русь родная нетленная…» В попе он узнал того самого Нестора, в миру Дмитрия, который намедни предлагал ему выгодный бизнес и дабы не портить себе этот день, дабы избежать встречи с настырным знакомым, уклониться от нового предложения да вопросов каких-то, он перешел на другую сторону улицы, на перекрестке повернул налево, неспешно миновал ещё пару кварталов и оказался прямо перед тем самым заброшенным музеем, пыльные просторы которого они любили исследовать с Левой, ещё тогда, очень давно, в беспечной юности, совсем в другой жизни. Народа вокруг было не счесть и буквально все дышало радостной суетой.
Прямо напротив заброшенного музея, располагалось кафе, а из его панорамных окон, открывался вид на это старинное здание. Двери сего кафе были настежь открыты, приглашая заглянуть на утреннюю чашку бодрости. Он подошел ко входу и едва собирался переступить порог сего заведения, как снизу раздался жалобный стон: «Русь… конфету подайте прошу бога ради… леденца дайте сосать хочу умираю все за карамельку исполню… люди милостивы пососать дайте молю заклинаю…» В нескольких метрах от входа, прям на полу, средь грязной лужи, сидела та самая журналистка, бывалая куртизанка Люба; однако сейчас, от недавнего шарма не осталось никакого следа: толстые лепешки грязи покрывали одежду, колготы были разорваны, кровавые потеки запеклись на ногах, глаза впали как у скелета, со рта тянулась густая слюна, черная дыра зияла на месте передних зубов, волосы слиплись копченой селедкой и стойкая вонь испражнений разносилась на метры вперед. Увидев что кто-то задержался пред входом, она поползла в его сторону, но едва преодолев пару метров, она остановилась и протянув руки к небу стала вновь горестно вопрошать: «Леденца… пососать хочу… карамельки Руси дайте… умоляю… сосать… Русь…» Он бегло взглянул на остатки человеческой личности и печально выдохнув прошел внутрь кафе.
Едва он переступил порог сего бара, как пестрый хаос здешнего интерьера врезался в глаза его: стены из красного кирпича были совсем не обработаны, местами зияли островки былой штукатурки, небрежно выкрашенные черные трубы тянулись вдоль этих стен, заворачивали на потолок и как гадюка ползли далее, на следующую кирпичную стену; серый потолок был весь в пятнах краски (желтых, зеленых, красных и белых), там же, подле черной трубы, тянулся стальной трос с множеством проводов; в дальнем, правом, краю потолка, висел огромный коричневый чемодан с округлыми железными уголками, а напротив, слева, свисал какой-то средневековый сундук с бронзовым массивным замком; справа, по центру стены, висел старый велосипед, похожий на тот который был у него в юные годы; далее шли небольшие полки с экзотическими кактусами да суккулентами, их было много, десятка три, не менее и тянулись си полки до самого потолка, до громадного чемодана; стена напротив изобиловала всякими безделушками: медный самовар стоящий на витиеватой кованной полке, несколько полочек были заставлены книгами, на длинной вешалке висели десятки разноцветных зонтов, подле висел красный почтовый ящик, круглое зеркало в медной витиеватой оправе, на одной черной трубе висело несколько десятков навесных замков, на отдельной полочке стояла шкатулка цвета посеревшего серебра; снизу, под ней, стоял тяжеленный сейф с облезлой зеленой краской, а на нем старый телефонный аппарат с длинным проводом и круглым диском для набора номера; в дальнем правом углу стояла античная статуя, белый мрамор которой сиял аж на улицу; в левом углу находился невысокий столик, на котором стоял граммофон с изогнутой округлой трубой похожей на огромную ракушку и сей предмет старины сейчас работал: игла лежала на пластинке, та монотонно крутилась по кругу, играла музыка и это была классическая мелодия, Антонио Вивальди – «Времена года»; в конце длинного зала, под самым потолком, висели часы с мертвой кукушкой, а по обеим сторонам от них висели картины, авторов которых он знал хорошо ещё с раннего детства, когда отец листал ему книгу с репродукциями мастеров ушедшей эпохи, сейчас же, полотна Ван Гога, Гогена, Писсаро и Матиса висели перед глазами его, прямо напротив, в каком-то считанном десятке метров и возможно, то были лишь репродукции, копии, но скорее всего это были оригиналы, подлинники с разграбленных музеев да частных коллекций, впрочем сейчас, ценности они не несли никакой, так как сам жанр сей, уже давно канул в прошлое, позабылся, истлел и теперь, являл собою не что иное, как простой пылесборник. Круглые деревянные столы с изящными стульями стояли в три ряда и половина из них были свободны; вокруг витал стойкий аромат кофе, который сплетался с тонким запахом бренди да осенней листвы; гармония сия завораживала, расслабляла да зазывала присесть за один из свободных столов. Стойка бара, стояла по правую руку от него, прямо у входа, а за ней стоял: совсем уж невысокий мужчина, плотного телосложения, густая борода его тянулась до самого пуза, а глаза слегка прищуривались скользя по посетителям сего заведения.