Начальство его ценило.
Дети же ходили за Русом повсюду. Те немногие мальчики, что приходили в его кружок, приводили своих друзей, и стайка ребят и девочек окружала его постоянно.
Они слушали Руса, раскрыв рты, если он рассказывал им истории. Так они это называли: “Рус, а расскажи Историю!” И Рус рассказывал, вплетая в вымысел идею, которую хотел донести до ребят. И ребята становились послушными, помогали родителям, лучше учились в школе, становились дружнее. Каждое его слово, сказанное особым образом, было семенем в плодотворной почве детской души и прорастало под его теплым взглядом.
Взрослые косились на парня, окруженного детьми, когда вся компания ехала в трамвае в парк, чтобы там, в отдаленном уголке, посмотреть на дерево с дуплом, в котром, возможно, живет белка.
Или шумно, с веселым гвалтом идущих по улице и спускающихся по крутому берегу к реке, чтобы посидеть возле ее прохлады жарким летом, пуская кораблики, сложенные разными способами из газетной бумаги.
Взрослые косились, но не возражали - вроде, дети при деле, не хулиганят, реже дерзят, и даже двойки постепенно выправляются в тройки.
Еще одним незамеченным талантом Руса было его умение слушать. Если он ничего не рассказывал, а молчал, глядя вдаль или переводя взгляд от одного чумазого лица к другому, с разных сторон окружавшего его облака детской мошкары неслось: “Рус, а я..,” “Рус, а знаешь”, “Рус, а он…”, “Рус!” “Рус!”
Рус выслушивал каждого. Где нужно, давал совет. Где нужно, просто кивал. И от этих простых действий дети все глубже и глубже проваливались в его сети. Войдя однажды в жизнь ребенка, Рус из нее не уходил никогда - хотя и не запоминался по-настоящему никому. Ни Юрка, ни Вадик, ни Павлик, ни Марина - никто из них не запомнил ни одной истории, рассказанной Русом. Они запомнили толькочувство безопасности, которое ощущали рядом с ним. Чувство, что за них есть, кому заступиться, а это было главное для этих детей. Потому что дети чаще всего к Русу попадали такие же, как и он сам - заброшенные и никому не нужные.
В глазах детей Руса возвеличивала, превозносила над всеми взрослыми - хотя он для них не был “настоящим взрослым”, по возрасту находясь между ними самими и их родителями - его справедливость. Можно было пожаловаться и попросить рассудить: кто первый начал, кто кому должен теперь жвачку, кто проиграл спор, и Рус, выслушав обе стороны и свидетелей принимал сторону справедливости, а дети никогда не сомневались в его решении. Если Рус сказал, что Ванька в споре проиграл, то побежденный Ванька удалялся, склонив голову, глотая слезы и стараясь сохранить остатки достоинства. А счастливый победитель получал от самих же детей почетное право ходить по правую сторону от Руса, преданно заглядывая ему в глаза.
Назавтра все забывалось, и даже Ванька, быстро проглотивший обиду на своего соперника, и не державший обиды на Руса, возвращался в компанию, и все начиналось сначала.
Русу не повезло, когда к нему в кружок пришел Максик. Рус уже заканчивал колледж, и третий год работал в Доме культуры. Его кружок теперь был самым излюбленным местом сбора детей - каждый, кто попадал сюда хоть раз, старался затащить своих друзей и подружек, и теперь приходилось записывать детей в очереди, как в детский сад.
Максик, домашний изнеженный мальчик, отличался от основной свиты Руса. На кружок его привела бабушка - когда родители неосмотрительно оставли пятиклассника ей на попечение и уехали в отпуск вдвоем, чтобы найти тлеющую искру в своих подугасших отношениях.
По возвращении родители не очень обратили внимание на то, куда именно бабушка водит их сына - порадовались только, что ребенок теперь при деле.
Мама, Надежда Петровна, начала тревожиться, когда имя “Рус” слишком часто стало вылетать изо рта сына.
- Мам, сегодня Петька принес на занятие живую крысу! А Рус сказал, что крысы - очень умные, и ее можно выдрессировать, как собаку. А Влад как всегда начал хвастать, что у него была дрессированная крыса, которая ходила на задних лапках. А Петька сказал, что Влад брехло. А Влад его за это стукнул. И тогда Рус…
- Погоди, Максик, не тараторь. И что это за слово - брехло, фу, - устало прикрывала рукой глаза Надежда Петровна. Искра в отношениях так и не отыскалась, и теперь сорокалетняя Надежда усиленно рамзышляла о том, каких дров подбросить в затухший костер отношений. И был ли он, этот костер.