Но самая жалкая и неприкасаемая каста среди БС — это фейсы. В тюрьме по их поводу полное единодушие. Фейсы с энтузиазмом драят парашу, а Рустам внимательно следит, чтобы энтузиазм не ослабевал, да и прочий контингент отрывается на них по полной.
Об одном жалеет авторитетный Рустам — нет у них среди контингента судей. Попал бы хоть один — и судьба фейса покажется ему пряником. Об этом всем известно, и поэтому если уж не смог трудовой коллектив отмазать судью-коллегу и пришлось его сдать в СИЗО, так он даже на БС не попадет. Их держат в одиночке в Лефортово.
Вован хороший, плохой, злой
Дело было в Москве в начале марта. В тот день Второй оперативный полк полиции плотно укомплектовывал автозаки гражданами и гражданками из разночинной интеллигенции устойчивых протестных убеждений. Это был уже совсем излет, все стремительно выдыхалось и сворачивалось, но понимание провала еще не овладело умами и настроениями.
Автозаки развозили публику по ОВД, в автозаках особо высокой культуры исполняли все пять куплетов Gaudeamus на латыни. Задержанных было много, развозили куда попало, рапортов не составляли, а потому дальние ОВД старались как можно быстрее и тише выпустить всех доставленных работящим Вторым оперполком граждан. Ну вот зачем, спрашивается, мирному ОВД “Коньково”, пасущегося на тучных угодьях соответствующего рынка, иметь проблемы с “политическими”? Совершенно незачем. И чувство это взаимно.
В центральных ОВД все было не так благостно. Там полицейские забивали народ в обезьянники, оставляли на ночь и требовали оформления административок, хотя были согласны и на уголовку. В Пресненском ОВД оставили на ночь странную и колоритную компанию: двух докторов востоковедения, одного академика математических наук и журналиста Левковича. Он-то мне и рассказал эту историю, а один из профессоров семиотики добавил деталей, когда его судили в Пресненском суде по административке — как раз наутро после обезьянника.
А было там так. Математический академик Васильев в длинной седой бороде — человек замечательный и неленивый в смысле народного просвещения. Два востоковеда с конкурирующих кафедр изучения восточных культур тоже не лыком шиты поговорить за умное и полезное. Ну и журналист, само собой, работа такая. А попала эта компания не в отдельный обезьянник, а в самую что ни на есть народную едкую среду, которая в эту ночь оказалась представленной в основном блатным миром. Убежденные завсегдатаи застенков оказались не простого свойства — не то чтобы элита преступного мира, но парни в основном лихие, никаких тихих зачумленных крадунов, а разбойники и грабители с рецидивами в анамнезе.
В этом благородном собрании выделялся человек, к которому все обращались уважительно — Вован Хороший. Быстро выяснилось, что Вован — бродяга, то есть особо уважаемый в воровской среде человек, стремящийся поддерживать “воровской ход” и для которого в блатной карьере пройдены уже все ступеньки, кроме высшей — вора в законе. А Хороший — это не удачное погонялово, а реальная фамилия.
Как и большинство блатных, Вован не понимал ни смысла протеста, ни претензий образованной публики к Путину. Вовану Путин скорее нравился: во-первых, тезка, а во-вторых, он был понятен и похож: и жестами, и жаргоном, и способами демонстрации силы — словом, Путин Вовану казался социально близким. Таковое заблуждение, кстати, довольно сильно распространено в воровской среде. А потому — из-за ложной квалификации Путина — блатные к социальным протестам и любой гражданской активности относятся прохладно, хотя самые сообразительные понимают дуализм ситуации: нельзя же быть и с блатными, и с операми одновременно.
В общем, Вова Хороший со всем уважением потребовал, чтобы ему в изоляторе временного содержания профессура простым человеческим языком разъяснила смысл и цели протеста. Абстрактными понятиями типа Liberté, Égalité, Fraternité Вован владел не очень, а потому ситуацию ему разъясняли на примере осужденного по делу 6 мая Сергея Кривова, который получил четыре года общего режима.
— Видите ли, любезный Владимир, — вот возьмем, к примеру, коллегу Кривова, 52 лет от роду, кандидата физико-математических наук. Он получил четыре года реального срока за то, что рукой удерживал дубинку полицейского, когда тот пытался пустить ее в ход на мирном разрешенном властями митинге, — начал свой рассказ о социальном протесте по случаю ночующий в обезьяннике академик.