Стать европейцем в России — это значить стать по отношению к собственной стране немножечко иностранцем, в чем, право, нет ничего зазорного: мыслящий тростник всегда иностранен по отношению к окружающей его неживой природе. На то он и мыслящий.
Итак: быть терпимым, мягким, открытым, равным, но открытым к пониманию, при этом еще защищенным от действительности тактикой невмешательства — что может быть прекраснее в данный момент? Я уж молчу про осознание миссии и ответственности (о чем у людей, среди которых мы живем, не принято говорить вслух и, похоже, даже не принято думать) и про определенный труд души, который обычно связан с культурой и который дает наслаждение куда более острое и сильное, чем те материальные чувства, которыми довольствуется абориген.
Хотя нельзя не признать, что те красивые, умные и, ведь самое главное, абсолютно правильные слова, которые я написал во многом для нас, для нынешнего взрослого российского поколения обречены остаться словами. И я тут, увы, не исключение. Моя бейсбольная бита всегда со мной (я и не покупаю ее потому, что боюсь пустить в ход). Но есть новые поколения, и есть растущие дети, которым до известного возраста свойственно слушать нас просто потому, что мы старше: и вот здесь-то и есть настоящее поле битвы, потому что мы обязаны их растить джентльменами. Дети имеют право быть gentle born.
А потом, став взрослыми, они скажут: привет, родители, мы понимаем, вы прошли перестройку, коррупцию, ментуру и ад на дорогах, но мы хотим жить по-другому, то есть без всего перечисленного. Гуд-бай, нам не нужны ваши банковские счета и квартиры.
И уйдут от нас. Но будут приходить в гости, потому что все-таки какие-то правильные слова мы им говорили, проповедуя мягкость.
Так что надежда есть, и правильные слова надо говорить, а биту не надо покупать.
Пару лет назад мой ребенок, тогда еще живущий вместе с нами, смотрел программу, как сейчас помню, на НТВ про группу «Ласковый май» и возвращение Юры Шатунова. «Целлулоидный пупс», «сладенькая кукла» — твердил и твердил ведущий на фоне старых шлягеров «Эта седая ночь, лишь тебе доверяю я» и, разумеется, «Белые розы». И тут ребенок, на дух не переносящий попсы, выключил телевизор, сказав:
— Зачем они над ним издеваются? Ведь про что он пел — это было так трогательно! Зачем над тем, что трогательно, смеяться?
Я же говорю: есть надежда.
Как жить в музеях
Меня как петербуржца могло бы не волновать, что Москва перестала быть историческим городом (здесь есть, что делать, но не на что смотреть: все — новодел). Но весть о пятом избрании Юрия Михайловича Лужкова столичным мэром застала меня во Флоренции…
Я только что провел неделю во Флоренции: там шла знаменитая выставка моды Pitti Immagine Uomo; меня пригласили.
Утром я ходил по бесконечным павильонам, заселившим до краев старую крепость Фортецца да Босса, и понимал, что счастье на земле есть и оно материализовано в прекрасных, как утро влюбленного мужчины, пиджаках Cantarelli, а после обеда тихонечко исчезал в город. Где застывал от восторга уже в Капелле Волхвов во дворце Медичи-Рикарди, этой волшебной шкатулке, расписанной Беноццо Гоццоли; и почти час рассматривал чеканные лица в невероятных уборах, эти отстраненные, не пересекающиеся с тобой, взгляды пажей, все эти картинки, которые в детстве показывала мне в альбоме мама. Только тогда я не знал, что на шкатулке изображено византийское посольство 1439 года: последняя напрасная, но прекрасная попытка объединения католицизма и православия; что надменный юноша с живым леопардом на лошади, по имени Джулиано Медичи, будет убит вскоре неподалеку, на ступеньках собора Санта-Мария дель Фьоре, того самого, с куполом-яйцом Брунеллески…
Знание истории, соединяясь со старыми камнями, дает наслаждение абсолютно чувственное, не меньшее, чем алкоголь или любовная страсть, — каждый, кто это хоть раз испытал, поймет, о чем я говорю. Я простоял в крохотной капелле минут сорок и — о чудо! — в одиночестве, несмотря на высокий туристский сезон.
А еще во Флоренции мы играли. Сложилась у приехавших сюда за счет итальянского налогоплательщика русских, байеров, журналистов (такова уж для итальянцев важность выставки Pitti Immagine), сама собой игра. После очередного показа мы окидывали взором мир окрест и спрашивали друг друга: «А представляешь, если бы мэром Флоренции был Лужков?» — «Mamma mia!»
Нет, ну на минуту поставьте себя на наше место. Вот вы на приеме, устроенном патриархом моды Роберто Капуччи, на вилле Бардини, на высоком левом берегу Арно — том же, где дворец Питти. В залах старого дома выставлены запредельной красоты платья. Из этих залов с бокалом шампанского вы спускаетесь в прекрасный сад, любуясь садящимся в sfumato солнцем и видом на город. Вот галерея Уффици. Вот вдоль Арно вышагивают белые цапли. Вот внизу района Ольтрарно стоят бедняцкие дома с сушащимся в окнах бельем, однако они тоже прекрасны, потому что это старые дома, они многое помнят. И тут вы задаете друг другу вопрос: «А вот что было, если бы мэром Флоренции был Лужков?» — и заходитесь в гомерическом хохоте. «Палаццо Строццо?» — «Сначала он бы сгорел, потом воспроизвели бы в монолите и устроили мегамаркет!» — «Санта-Мария Новелла?» — «Рядом начали бы уплотнительную застройку, собор пошел бы трещинами, воспроизвели бы в монолите, устроив подземный паркинг!»