Шествие остановилось на лужке около ржи.
Дьячок, отойдя в сторону, наскоро раздул кадило. Священник в остроконечной выцветшей шапочке, оглянувшись на него, протянул руку со сложенными для благословления пальцами и, взяв кадило, поправил движением плеч старенькую, короткую по его росту ризу. Его слабый голос, еще слабее, чем ожидалось, зазвучал на открытом воздухе.
Валентин велел Ларьке остановиться и стал смотреть на богомолье, не снимая шляпы. Ларька, оглянувшись на него, нерешительно снял свою кучерскую шапку с павлиньими перьями.
— Люблю крестные ходы в поле, — сказал Валентин, внимательно и с интересом следя за молебствием.
Стоявшие сзади священника владельцы кочковатого луга, — бабы, мужики в поддевках с зелеными и красными подпоясками, — не обращая внимания на остановившихся в колясках господ, крестились, кланялись, встряхивая волосами, и поглядывали на луг и на рожь, о которых молились.
— Я с удовольствием бы сделался скромным деревенским священником, — сказал Валентин. — Жить в глухой деревушке со старенькой деревянной церковью, с тихим кладбищем, ходить в поле по ржи с крестным ходом, — хорошо…
— Каждый год молятся, а все, знать, не потрафляют, беда, — сказал Ларька, покачав сам с собой головой. И вдруг без всякого предупреждения выхватил кнут и начал нахлестывать им лошадей.
Экипаж рвануло прыжком, и он, встряхиваясь и подскакивая на толчках, понесся по дороге среди тучи поднятой пыли и мелькающих придорожных ракит.
— Стой, стой, Ларька, — крикнул Валентин, — вон, направо хороша дорожка пошла: рожь и березки.
Ларька, завалившись назад и передернув вожжи в задранных кверху мордах лошадей, повернул на указанную дорогу.
— Хороша дорога. Вот когда мы наконец выбрались на настоящий простор, — сказал Валентин, — никаких границ…
— Куда же вы поехали? — крикнул сзади Петруша.
— Сами не знаем, — ответил ему Валентин. — Ну-ка, Ларька!..
XXXIV
Пристяжные, угнув головы в сторону от коренника, как бешеные неслись меж двух стен ржи с сливающейся стеной колосьев и мелькающими в ней васильками.
Гладенькая дорожка, что бывает во ржи, где ходят пешеходы, шла под уклон, и скоро за сплошным морем ржи, мелькая, показались верхушки кудрявых ракит и сверкнул предвечерним блеском крест деревенской колокольни.
Жара уже начала спадать. Было то время, когда тени начинают удлиняться, даль полей теряет свой мглистый, знойный оттенок, становится прозрачной и приобретает мягкий предвечерний тон, который разливается над всей окрестностью с ее густо заросшими хлебами, дорогами и деревнями.
Вода в реке перестает утомительно блестеть и сверкать и принимает вид спокойной и прозрачной глади. А стекла в церковном куполе издали отливают ярким предвечерним золотом.
— Куда заехали? — спросил Валентин у Ларьки, когда коляска изо ржи вылетела на открывшийся простор широкой дороги перед селом, окопанной старой канавой по сторонам.
Ларька, придержав лошадей, ответил не сразу. Он зачем-то оглянулся назад, как бы сверяясь с той дорогой, по которой они ехали, потом посмотрел кругом и только тогда сказал:
— Это вроде как усадьба сомовских господ.
Митрофан, не знавший, почему остановились, тоже осматривался кругом, сидя на козлах.
— Ну, вот видишь, — сказал Валентин, повернувшись к Митеньке, — дорога все-таки привела.
— Да, но куда привела? Ведь ехали-то мы к Владимиру?
— Она и отсюда к Владимиру приведет, — сказал Валентин.
— Поехали по приходу… Что ж, ты к Сомовым будешь заезжать?
— Если ты хочешь, чтобы мы кончили поскорее дело, тогда нечего бояться заехать лишний раз, — сказал Валентин.
— Да ведь, насколько я слышал, у них очень тяжелое положение и со своим-то имением.
— Ну, как-нибудь устроятся. Одним имением больше или меньше, — это уж не так важно.
— Так что, ты думаешь, они могут купить?
— Могут, — сказал Валентин.
И тройки повернули в ворота сомовской усадьбы.
XXXV
Старинный отрадненский дом Сомовых был всегда сборным пунктом молодежи.
Каждое лето приезжали барышни, знакомые и малознакомые студенты, которые часто по целым неделям жили, обитая в нижних комнатах для гостей. Пили по утрам на террасе кофе, поедая огромные количества сыру, масла, которые ставились всегда без всяких соображений о том, что студенты, да еще чужие, могли бы обойтись и без сыра.
И никому в голову не приходило спросить, почему тот или другой молодой человек живет у них. А если и приходило, то решали, что, значит, ему негде жить или хуже жить в другом месте, чем у них. И всегда для всех находилось место. Всякого гостя, самого случайного, оставляли обедать, потом ужинать и ночевать.
Заботилась, суетилась и хлопотала за всех одна только Софья Александровна. Проворная, с маленькими руками и вечным беспокойством, она то и дело бегала сама в сад, в молочную, в скотную и, поймав иногда какого-нибудь гостя, который от нечего делать пересматривал на террасе журналы, она, подсев к нему, возбужденно и долго говорила о трудности жизни, о долгах, замолкая всякий раз, когда проходил мимо кто-нибудь из детей. Причем во время разговора, по своей привычке, смотрела то на гостя, то в стену мимо его головы.
У Сомовых пили вечерний чай на нижней террасе, когда приехал Валентин с приятелями.
Терраса была обращена в сторону площадки с цветниками, где по сторонам усыпанной песком дорожки возвышались клумбы пионов и роз.
Солнце уже сошло с цветников, и на них легла от парка длинная вечерняя тень. И только на террасу еще доходили лучи и переливались на чайной посуде и кипящем самоваре.
Софья Александровна радушно встретила Валентина, которого не видела со времени бала у Левашевых, и несколько испуганно посмотрела на Петрушу, который вошел с красным заспанным лицом и взъерошенными волосами, так как он спал всю дорогу и трясся в надвинувшемся на глаза картузе.
Валентин сейчас же его представил хозяйке и другим дамам в качестве своего близкого друга.
— Петруша, поздоровайся, — сказал он, отступая на шаг и давая ему дорогу. — Знаток сельского хозяйства, — прибавил он.
На предложение Софьи Александровны выпить чаю, Валентин сказал, что они заехали по делу и всего на несколько минут. А когда она, занимая гостей, стала им жаловаться на хозяйственные дела, Валентин предложил ей посоветоваться с Петрушей, который будто бы мог сразу поставить все на истинный путь. И, оставив Петрушу с хозяйкой, спустился в цветник к молодежи. Митенька пошел за ним.
Молодежь с некоторым любопытством смотрела на большую фигуру Валентина, так как знала, что он едет на Урал и живет с баронессой Ниной. Этим последним обстоятельством и вообще его отношениями к женщинам была повидимому больше всего заинтересована женская половина общества.
Петруша, как сел около хозяйки, так и не сказал ни одного слова, только моргал и водил по сторонам глазами, как будто все еще не мог как следует проснуться. Софья Александровна оказалась в затруднении, потому что решительно не знала, как отойти от него, тем более что она была несколько заинтригована сообщением Валентина, что он приехал к ней по делу. Ее только удивляло, почему он медлит и ничего не говорит. Она даже хотела пойти напомнить ему. Но не решилась, чтобы не навести Валентина на мысль об отъезде. А может быть, дело само было настолько деликатно, что он не решался сразу заговорить о нем.
Ужинали с огнем на террасе с отодвинутыми стеклянными рамами, с зажженной лампой под зеленым абажуром. Из сада смотрела темная летняя ночь и залетали иногда ночные бабочки, вились около лампы и падали на стол.
Так как здесь было много женской молодежи, то Митенька не мог выбрать, на кого ему смотреть. Потом его внимание остановилось на девушке в украинском костюме с бусами на груди, с венком из васильков на голове, потому что она, смеясь и разговаривая с молодежью на своем конце стола, несколько раз взглядывала на него.