Босые ноги дочурки неуклюже вытянулись на полу, рот был полуоткрыт, волосы растрепаны, на коленях лежала книга... На папу вдруг повеяло, ароматом девства, моря и... не раскрывшегося бутона.
«Елы-палы! Как от тебя бьет, сокровище мое! - Отец глотнул пивка. - Ведь, сексуальная девка, и так обломаться... бедная ты, моя, бедная. Эти чудовища... - Его взгляд упал на американские костыли, которые сам же купил за семьдесят баксов: - Ни в какие ворота». - И решил, что будет лучше, если у Кристины появится коляска. По крайней мере, эстетично.
- А что мы читаем? - Он поднял с колена дочери книгу и сходу проглотил целую страницу, пока она не застряла у него поперек горла:
Авеля дети, дремлите, питайтесь,
Бог на вас смотрит с улыбкой во взоре.
Каина дети, в грязи пресмыкайтесь
И умирайте в несчастье, в позоре!
Авеля дети, от вас всесожженья
К небу возносятся прямо и смело.
Каина дети, а ваши мученья
Будут ли длиться всегда без предела?
Авеля дети, все сделано, чтобы
В ваших полях были тучные злаки.
Каина дети, а ваши утробы
Стонут от голода словно собаки.
Авеля дети, любите, плодитесь,
Пусть вас заменят детей ваших дети.
Каина дети, любить берегитесь! -
Бедных и так уж довольно на свете...
Захлопнув книжку, Александр Николаевич запил пивом горький привкус стихотворения.
«Нашла занятие, - подумал он: - Бодлер. Цветы зла… Двинуться можно! Лучше бы разглядывала журнальчики с картинками, как все бабы».
Подняв дочку на руки, он осторожно перенес ее в постель, наклонился, чтобы расстегнуть пуговицы на рубашке, как вдруг веки Кристины приоткрылись, стеклянные глаза, не замечая отца, посмотрели насквозь, и оттуда, из бездонной глубины, появились два голубых лотоса.
- Я вас где-то видела, - шепнула Кристина.
В виски Александра. Николаевича ударило холодом. Он, как встал, полусогнутый, над кроватью, так и остался:
- Я папа. Спи, спи.
- Все млекопитающиеся занимаются сексом… - Кристина разговаривала во сне. - Принц, у меня от вас есть подношенья, я их давно хотела вам вернуть, возьмите их... Спина выгибается, таз выбрасывается вперед, мышцы вульвы сжимаются и разжимаются, посылая волны... волны ощущений по всему телу.
Отец отпустил пуговицу на рубашке дочери и заморожено опустился рядом на кровать. Ее губы сомкнулись, глаза тоже, Кристина замолчала.
- Сокровище мое! – Отец погладил волосы дочери и поцеловал в лоб. - Красавица. Спи, спи.
* * *
В гамлетовской рубахе, средневековых штанах, со взлохмаченной шевелюрой Вова отправился на сцену.
- Э, ты что собрался отмочить?! - Перепуганный режиссер пустился вдогонку. - Вольдемар-р-р! Остановись, пока не поздно! Тебе нечего сказать людям!
Слева появилась Наташка:
- Вов, дай, я тебе фонарь подмажу! - Она едва поспевала, в руках гримерши была малярная кисть и банка масляной краски. - Не смеши людей!
- Вовка, ты великолепен! - А это Саша, справа, в парике Офелии набекрень. - Возьмешь меня с собой? Я много не съем.
На горизонте вырос Игорь. Вообще-то он должен играть Лаэрта, но почему-то не переоделся. Игорь встал последним редутом:
- Вовка, послушай меня…
Вовка протаранил коллегу, и тот моментально... растаял в эфире.
Дорога была свободна на сто процентов: ни справа, ни слева, ни сзади помех не было, - и он вдруг ясно увидел, что нет никакой дороги к сцене.
Он уже стоял на сцене. Он всегда стоял на сцене. Он никогда не покидал сцены. Здесь всегда разливался гул аплодисментов, подобный морским волнам то разбивающимся о скалы, то с ровным шипением выкатывающим на песок, – спокойно, чисто - и уплывающим обратно.
Сценой был песчаный берег, залом - темно-синее море, потолочным куполом - ночное небо, и звезды, звезды, звезды... Море сливалось с небом. Земля уходила в море. Небо покрывало землю. Звезды горели в небе, на море, на песке. Кто-то смеялся, кто-то пел, кто-то плакал, кто-то молчал, но все это было одно и настоящее.
«Абсолютно нечего сказать людям, - понял он. - Когда нечего сказать, остается настоящее»
Кристина была бесплотна, как дух, и могло даже показаться, будто ее нет, а есть лишь то, из чего соткана плоть и кровь: море, звезды, земля небо, - но затем вспыхнули огни рампы, прожектора… Хаос отступил пред светом. Вместо песчаного берега на место вернулась сцена, вместо темного моря - полный зрительный зал, и потолок вместо неба, и прожектора, прожектора, прожектора... Лучи прожекторов насквозь просвечивали клочок сцены, где Гамлет обнимал распятую на костылях русалку, у которой вместо ног болтался липкий, мокрый зеленый плавник.