Здесь ему предстоит еще немало дел. Прежде всего надо выяснить обстановку, подбодрить товарищей, подсказать, как им держаться на допросах, что отвечать, чтобы не провалить остальных, тех, что на свободе. И как можно скорее узнать, существует ли в тюрьме партийная организация, есть ли здесь кто из бывших членов горкома или они уже все отправлены на каторгу.
Кхак лежал, закинув руки за голову, с тяжелыми колодками на ногах и обдумывал план действий на ближайшие дни.
В камере вдруг стало совсем темно, исчез даже тот тусклый свет, который проникал сквозь крохотное окошечко в двери, и что-то мягкое шлепнулось ему на живот. Кхак пошарил руками по полу и нащупал небольшой теплый сверток, завернутый в бумагу. В свертке оказалось немного вареного риса, несколько ломтей репы и кусок тростникового сахара. У Кхака потеплело на душе. Нет, он не одинок! Здесь наверняка есть партийная ячейка. Товарищи узнали о нем и разыскали его.
Кхак с трудом проглотил клейкий рис, который без воды не лез в горло. Облизав пальцы, он принялся за сахар. Кхак стал было согреваться, но тут стали неметь ноги.
В городе начиналось вечернее оживление. Кхак прислушался. Издали доносился шум города: автомобильные гудки, лязганье портовых кранов. Все эти звуки с трудом проникали в камеру, которая была погружена в свою особую, тюремную тишину. Иногда в какой-нибудь камере кто-то начинал кашлять, кашель подхватывали в другой камере, в третьей, пока не раздавался окрик надзирателя.
Кхак лежал в каком-то забытьи. Иногда он приходил в себя, не понимая, спал ли он или грезил.
— Надзиратель, отведи в уборную!
— Опять?! Ничего, потерпишь!..
Кхак прислушался к ударам в дверь, доносившимся из соседней камеры.
— Надзиратель, в уборную!
Гремя ключами, мимо камеры прошел надзиратель.
Послышалась брань, потом звук удара.
— Выходи!
Кхак стал усиленно растирать онемевшие ноги. Он вспомнил, как обычно в тюрьме заключенные, отпросившись одновременно в уборную, успевали перекинуться там несколькими словами. Как бы дать знать Моку?
Где-то часы пробили семь ударов. Уже семь! У него есть еще полтора часа. Сердце начало тревожно биться. Вдруг у двери камеры раздалось бряцание ключей. Дверь отворилась, и в лицо Кхаку уперся луч электрического фонарика. Затем дверь снова захлопнулась. Это, верно, сменились надзиратели. И снова тяжелая, давящая тишина.
— Надзиратель, в уборную! — крик и удары кулаком в дверь в соседней камере.
— Чего стучишь?
Новый надзиратель открыл камеру. Кхак подполз к своей двери и, поднявшись, заглянул в окошечко. Арестованный, которого сопровождал надзиратель, очень походил на Хая. Кхак застучал в дверь.
— Надзиратель!
У окошка появилась голова.
— В чем дело?
— Сними колодки, мне нужно в уборную.
Надзиратель молча вошел в камеру и стал отпирать замок.
— Давай поскорее...
Кхак вскочил, но онемевшие ноги не держали его, и он упал. Он стал их растирать, с трудом поднялся и пошел за надзирателем.
В уборной две кабины. Одна была занята. Оглянувшись, Кхак тихо спросил:
— Хай, это ты?
— Я. — Из-за перегородки показалась голова Хая.