Миновав набережную, машина выехала на берег канала, забитого катерами и парусниками. Возле пристани стояла в ремонте землечерпалка. Рабочие, будто муравьи, облепили железную цепь и огромные кирпично-красные от глины ковши, заржавевшие от морской воды. Звонко лязгали по железу молотки.
Каким печальным стал Хайфон! Исчезли тысячи американских грузовиков, которые прежде, как кузнечики, заполняли все лужайки и сады. Теперь вдоль опустевших казарм тянулись бесконечные пустыри. Даже в порту было тихо. Какое-то суденышко лениво пускало из трубы жидкие клубы дыма. Над подъездом гостиницы «Азия» — самой большой в Хайфоне — развевалось белое знамя с красным кругом посередине. Кхань даже вздрогнул: японцы! Вдоль тротуара стояло несколько лимузинов, на которых тоже трепетали маленькие белые флажки с красным солнцем. Здесь разместилось отделение японской контрольной миссии. Торговля в городе замерла. В магазинах почти не было покупателей. Машин на улицах тоже было мало. Поток американских грузов, направлявшихся в Китай через Хайфон, прекратился, и Хайфон умирал — горло города сжимала безжалостная и крепкая рука.
Этого и следовало ожидать!.. — подумал Кхань. Только теперь он ясно представил себе, почему так неожиданно обанкротился Куанг Лой. Кхань впервые по-настоящему ощутил дыхание войны. Видно, те дни, когда деньги текли рекой, дни веселья и разгула, лишь предвещали бурю. И никто еще не знает, что сулит им завтрашний день...
Машина вдруг с визгом остановилась. Депутата бросило вперед. Шофер едва-едва успел затормозить, чтобы не налететь на машины, выскочившие на большой скорости из переулка. На радиаторе у каждой трепетал белый флажок с красным солнцем. В них сидели офицеры с каменными лицами. Японцы! Кхань смотрел на них округлившимися от удивления глазами.
— На виллу Куанг Лоя, — бросил он наконец шоферу. — Ты помнишь дорогу?
— Конечно, господин!
Машина развернулась и въехала в тот же переулок, куда только что свернули японские машины. Минут через десять они остановились у железных ворот, увитых антигонами. Белая трехэтажная вилла стояла среди розовых кустов в безмолвии, с наглухо закрытыми окнами.
Кхань вышел из машины. Медной таблички с надписью «Вилла Куанг Лоя» уже не было, вместо нее висело напечатанное по-французски и по-вьетнамски объявление о продаже виллы.
Кхань позвонил. Через несколько минут к нему вышел мужчина в желтом костюме, похожем на униформу курьеров.
— Вам кого?
— В доме кто-нибудь живет?
— Нет, все уехали. Дом опечатан. Вы желаете его приобрести?
— Нет, я приехал навестить хозяйку.
— Ее нет, все уехали.
Кхань сел в машину.
— В ресторан «Ханг Тяу».
Четырехэтажный китайский ресторан был открыт, когда в Хайфоне появились первые китайские беженцы. Кхань бывал здесь несколько раз, и каждый раз ему приходилось прилагать немало труда, чтобы раздобыть столик. Раньше это было излюбленное место дельцов. С утра до позднего вечера здесь слышалась музыка, разговоры, смех, не умолкал стук игральных костей. А теперь этот ресторан был безлюден и тих, как и весь Хайфон.
Кхань вышел из машины.
— Вот возьми, — он протянул шоферу деньги, — сходи куда-нибудь пообедай, а потом отвезешь госпожу и Тыонга в Ханой. Оставайся там, пока она не сделает все, что ей нужно. А как закончите дела, возвращайтесь домой.
— А за вами не нужно заезжать?
— Нет. Я приеду поездом.
Кхань поднялся в отдельный кабинет. Молоденькая китаянка в длинном платье с разрезами по бокам до самых бедер, с округлыми обнаженными руками вошла в комнату, неся серебряный поднос. На нем лежало полотенце, смоченное горячей ароматной водой. Кхань обтер душистой белой тканью лицо, руки и, возвращая полотенце, оставил на подносе пять донгов. Губы девушки тронула благодарная улыбка. Приятно картавя, она спросила гостя по-вьетнамски, какие блюда он предпочитает. Дверь снова открылась, и на пороге появилась еще одна китаянка с музыкальным инструментом в руках. Она бесшумно придвинула к столу табурет и, перебирая струны, тихо запела. Ей было не больше шестнадцати. Она пела, не поднимая глаз. Лицо ее было печально, как и песня, которую она исполняла.
Под это грустное пение Кхань и обедал. За столом ему прислуживала первая китаянка, и каждый раз, поднимая на нее взгляд, он встречал ее зовущую улыбку. Раньше он, не смущаясь, взял бы в свои руки эти округлые нежные запястья, но сегодня почему-то даже улыбка алых губ не рождала в его душе желаний. Кхань все еще не мог прийти в себя после самоубийства Куанг Лоя.