По-настоящему люди могут писать только тогда, когда испытывают какой-то душевный подъем, когда сам процесс творчества рождает радость. Так размышлял Ты, сидя у печурки. Когда на душе тоскливо, лучше не браться за кисть. Грусть убивает трепетный огонь творчества. В самом ощущении жизни заложена радость. Ну а если тебе не хочется жить, откуда же взяться вдохновению? Когда душа мертва, мертва кисть, и все тогда стынет в мертвой неподвижности...
Ты снова взглянул на свои пламенеющие хризантемы. Может быть, сегодня он их закончит? Ты почувствовал, что нарождающийся день станет днем увлеченного труда. Радоваться — так радоваться по-настоящему, и работать так, чтобы и спины не разогнуть!
Ты всегда работал самозабвенно. Над каждой картиной он трудился не покладая рук, переделывал ее по многу раз, словно с чем-то боролся. Интересно, писалось ли кому-нибудь легко? У Ты бывали моменты, когда он писал очень быстро, но эти счастливые мгновения приходили после долгих часов напряженного труда, он как бы высекал огонь. И вот приходил момент, когда этот творческий огонь загорался. Тогда картина словно сама рождалась на полотне. Но большей частью время уходило на мучительные поиски, на высекание огня, а огонь все не загорался, лишь чадил во мгле. И так изо дня в день, из месяца в месяц безжалостно растрачивал он свои силы, свою молодость, лучшие годы жизни. И все не было времени найти свою подругу, свою любовь. Тем более что он был беден, неуклюж и не умел красиво говорить. В его жизни была лишь одна девушка — Фыонг. Но это было давно, около десяти лет назад, и его любовь так и не успела расцвести. Фыонг была дочерью богатых родителей и пошла за тем, кто посулил ей беззаботную жизнь, она и не подозревала, что растоптала искреннее и глубокое чувство юноши.
С тех пор Ты думал лишь о своей работе. Каждый день был борьбой за кусок хлеба, за тюбик красок. А когда ему удавалось написать что-то интересное, милую сердцу картину, тут же приходилось продавать, и он не знал даже, вывесили ее где-нибудь или сунули в угол, где она пылится и по сей день. Часто по ночам, после утомительного труда, он лежал без сна, думал о своей работе, о жизни, и все начинало путаться у него в голове. Больше всего его страшила мысль, что он вдруг не сможет больше писать или станет писать по шаблону, в угоду моде. Это было бы равносильно смерти, хотя, может быть, тогда у него было бы все: и вилла, и деньги, и женщины. Как у Тхань Тунга.
Чайник давно вскипел. Рассвет еще не наступил, но мерцавшие в окне звезды заметно побледнели. Темнота стала как будто прозрачней. По-прежнему завывал ветер, но уже слышно было, как просыпается город, рождая тысячи звуков приближающегося утра. Вот раздался одинокий стук деревянных сандалий, вот прошуршали по асфальту резиновые шины рикши, где-то у колонки зашумела струя воды, издалека донесся паровозный свисток... Видно, утро сегодня будет ясное. Сухой свежий воздух натянул кожу на лице Ты. Утра ранней осенью прозрачны, как хрусталь, и обидно сидеть в четырех стенах в такой чудный день. Ты снова кинул взгляд на мольберт. Почему он всю жизнь создает себе трудности? Ведь еще ни разу как следует он не отдыхал. Погулять бы несколько дней! Ни о чем не думать, просто бродить без цели в свое удовольствие и глазеть на мир... А он — нет, он постоянно торопился, работал до одури, будто его подгоняла сама смерть!
— Что делает ранним утром господин художник?
Ты вздрогнул от неожиданности и поднял глаза. В дверях стояла девушка в шелковом лиловом платочке.
— А, это ты, Бить? Что привело тебя ко мне?
Девушка улыбалась, стараясь скрыть смущение.
— Да вот стучала, стучала, а ребята, видно, крепко спят. Неудобно громко стучать в такую рань. Увидела у тебя огонек, вот и зашла...
Бить подвинула табурет к печурке и присела. Она развязала косынку, ее запавшие усталые глаза робко глядели на Ты.
— Ты... не доволен, что я пришла?
— Ну что ты, давай пить чай.
Ты заварил чай и разлил его по чашкам. Бить достала из кармана пачку сигарет и протянула художнику. Ты отрицательно покачал головой. Девушка вынула сигарету, закурила и, обхватив руками колени, стала рассеянно смотреть на огонь. Потом зевнула так, что на глаза навернулись слезы.
— Спать очень хочется! Знаешь, мне сегодня не везло... Этот зараза бой из Донг Лака зажилил у меня целых два донга!
И она добавила несколько крепких словечек.
— Э, черт, сорвалось! — рассмеялась Бить.
Ты продолжал сидеть молча.
— Скучно небось тебе? И как ты только можешь быть один целыми днями? Здесь только спать можно... Я посплю у тебя немножко, ладно? Устала до смерти!
Ты поднялся и убрал картину, стоявшую возле топчана.