В этом году артель лишилась трех человек. Их забрали в солдаты для отправки в Европу. К счастью, Коя, близкого приятеля Мама, пока, кажется, не тронули. Так же как и Мам, Кой во время жатвы работал по найму на полях, но, будучи большим мастером по части рыбной ловли и ловли креветок, он чуть ли не круглый год пропадал на реке или на озерах. Сильный и ловкий, Кой был похож на выдру, глаза его смотрели на всех насмешливо, даже дерзко. Мать Коя умерла, когда тот был еще совсем маленьким, и ему уже с малых лет пришлось самому содержать старого пьяницу отца, с которым он жил на отшибе, в лачуге на берегу реки.
Когда Кой узнал, что в их селе ребят забирают в солдаты, он тут же бросился искать Мама. Но, увидев, что тот дома, успокоился.
— А я решил, что тебя тоже забрили.
Мам не понял.
— Разве ты не знаешь, — пояснил Кой, — новобранца сначала, как бонзу, обреют, а потом разденут донага — и к доктору. Осмотрят зубы, послушают грудь, пощупают живот. И даже пониже заглядывают... Со смеху подохнешь! Точно жеребцов выбирают.
Мам рассмеялся.
— Ты, брат, смотри не зевай, — продолжал Кой. — А то не в этот, так в другой раз попадешь! А меня — дудки! Даже если поймают и посадят на пароход, я все равно прыгну в море и удеру. Это точно!
Кой сказал Маму, что в этот сезон будет работать в артели у предводительницы села Шоан. Дочка этой предводительницы — смех один — влюбилась в него, Коя, без памяти. Тут как-то встретила его на рынке, так он от нее насилу отвязался. Все глазки строит, будто артистка. Помани он ее пальцем — побежит за ним без оглядки. И Кой с достоинством заключил:
— Но на что она мне, эта гордячка! Смотрит на всех свысока, будто лучше ее и нет никого на свете!
Мам улыбнулся:
— Не вздумай только с ней шуры-муры завести, Куэ тебе шею свернет.
Кой добродушно рассмеялся. Куэ действительно нравилась ему. Да и она, кажется, тоже была к нему неравнодушна. Однако до сих пор никто из них не решался первым сказать друг другу об этом.
В тот день предстояло убрать у Шоан пять с лишним мау в низине, далеко от деревни. Артельщики отправились на участок еще затемно. Когда стали подходить к сторожке возле дамбы, они услышали чьи-то всхлипывания.
— Кто это?..
Мам остановился, прислушался. Кунг, шедший впереди, тоже остановился:
— Скорей всего это Тхонг. Вчера, когда стемнело, я видел, как она подбирала колосья на участке депутата. Подбирай себе на здоровье, но зачем соваться к депутату? Ну, там ей, верно, и всыпали.
Они заглянули в сторожку. Стражников не было. В углу сторожки сидела на полу Тхонг. Одежда на ней была разорвана, руки скручены за спиной и привязаны к бамбуковому колу, торчавшему из земли. Увидев Мама, женщина заголосила:
— Жизнью заклинаю, сделай милость, развяжи мне руки, сынок! О небо, совсем они онемели. И ребенок, несчастный, ждет меня не дождется, все глазки поди выплакал...
Кунг серпом перерезал веревку.
— Надо же понимать, тетушка, — хмуро сказал он. — Ведь говорили: кто полезет к депутату, того до смерти забивают.
— Да-да, теперь-то я это хорошо знаю. Но ведь ребенок-то голодный, иначе разве я покрыла бы свои седины позором...
— Хватит, мать, иди, — остановил ее Мам, — а не то придут люди Кханя — всем нам будет худо.
Женщина не заставила себя упрашивать: подхватив подол, она выскользнула из сторожки.
Мам и Кунг пошли догонять своих. Но вот наконец и участок предводительницы. Мам внезапно остановился: отсюда хорошо был виден небольшой, до боли знакомый холм с одиноким фикусовым деревом. Там, у подножия холма, лежало поле, которое когда-то принадлежало им и которое Кхань прибрал к рукам, а сейчас сдает в аренду семье Хоа. Сегодня они тоже вышли на уборку. Мам стоял на дороге, не в силах оторвать взгляда от одинокого фикуса, который напомнил ему детство. Когда он был еще совсем маленьким, мать сажала его под этот фикус и целый день работала в поле, а он сидел под деревом и играл один. Сейчас рядом с фикусом поставили шалаш и устроили птичник, обнесли холм оградой — там теперь копошились сотни уток.