— И не вернется? — воскликнула Соан.
— Кто оказал, что не вернется! Подработает деньжат и приедет. Куда ему деваться!
Тетушка Дон отвечала очень уверенно, между тем она и сама толком не знала, что надумал Мам. Многие уезжали из седа на заработки, часть возвращалась, а другие пропадали надолго. Видно, и Соан подумала об этом, потому что на лице у нее вдруг появилось выражение растерянности.
Их беседу прервал крикливый голос хозяйки. Соан испуганно обернулась.
— Ну ладно, тетя Дон, хозяева уже встали, надо бежать подать им умыться.
Отъезд Мама расстроил Соан, она ходила словно в воду опущенная. Днем еще спасала работа, ее было столько, что порой темнело в глазах и было не до раздумий, но ближе к ночи, когда девушка оставалась на кухне одна, она снова, как в детстве, погружалась в свои мысли-мечты, которые проносились вереницей под монотонное бульканье воды, кипящей в котлах.
Вначале ее пугали неотвязные мысля о Маме. Она старалась не думать о нем. Однако незаметно Мам вновь овладевал ее помыслами, и она со страхом замечала, что в ее голове рождаются картины, какие раньше она считала бы дерзкими и даже постыдными для девушки. Она очень жалела, что в тот раз не сумела поговорить с Мамом наедине. Возможно, тогда ему не пришло бы в голову покинуть село. А если бы и уезжал, то наверняка сказал бы, когда вернется, не оставил бы ее в неизвестности. Но теперь жалей не жалей — ничего уже не сделаешь!
Однажды Соан приснилось, что она летает. Летает высоко, под самыми облаками, и так быстро, что дух захватывает. И так ей было весело летать! Далеко внизу виднелась волнистая цепь гор, мелькали излучины какой-то реки. Местность казалась знакомой, но, сколько Соан ни силилась припомнить, что это за места, ей так это и не удалось. И вдруг в ее радостное состояние ворвалось ощущение потери, какой-то горечи. И сразу радость сменилась грустью. Соан уже не летела, а шла, шла одна по пустынной дороге среди рисовых полей. Потом рядом с ней внезапно оказался Мам. Он взял ее за руку, улыбнулся и пристально посмотрел ей в глаза. Соан проснулась, и спросонья ей показалось, что кто-то в самом деле держит ее за руку. Сон разом слетел, и тут она увидела, что это ее собственные руки сомкнулись, слово в рукопожатии. Сердце у нее билось тревожно, а все тело было в какой-то сладкой истоме. Она так и не разняла рук, решив, что сон еще продолжается и что это Мам держит ее за руку. Его улыбающееся лицо стояло у нее перед глазами, и она едва не заплакала от обиды. Мам! Соан вздрогнула. Уж не вслух ли она позвала его? Кровь бросилась ей в лицо... С этого дня Соан уже не могла не думать о Маме.
Постепенно Соан перестала стыдиться своих мыслей о Маме. Поздними вечерами, оставаясь одна в большой темной кухне, она либо сидела у очага, либо, свернувшись калачиком, лежала на старенькой циновке и, не в силах сомкнуть глаз, все думала и думала. В эти минуты ее тяжелая жизнь отступала куда-то. Широко раскрыв глаза, она часто рисовала в своем воображении встречу с юношей. На нем белая европейская рубашка, на голове белый пробковый шлем, а на ногах парусиновые туфли, такие, как у учителя Хоя. Он привезет с собой деньги, заплатит долг и уведет ее из этого ненавистного дома. Он возьмет ее за руку, вот так, как ей приснилось... И снова ее руки смыкались сами собой.
Но сладкие мечты внезапно обрывались, и вокруг Соан снова зияли пустота и холод. Мам уехал, и не известно, вернется ли он. От этой мысли ее горло сжимала спазма, на глаза навертывались слезы. Она тяжело вздыхала, закидывала руки за голову и, сжав ладонями затылок, старалась сдержать рыдания.
Соан заметно изменилась. Она совсем замкнулась в себе и стала настолько молчаливой, что порой казалось, будто ее душа уже рассталась с телом. От мучительных переживаний, которые она постоянно носила в себе, Соан как-то сразу повзрослела. Детство ушло, и ей открылось в жизни многое такое, о чем прежде она и не задумывалась.
Уборка урожая закончилась. Поля обнажились, ощетинившись редкой стерней. Рис просушили, провеяли, и тут как раз подошел день уплаты налогов и долгов.
Солнце уже поднялось на высоту шеста, когда в поместье Кханя ворота заскрипели и распахнулись.
Из самых разных деревень стекались сюда крестьяне, сгибаясь под тяжелыми коромыслами. Те, что шли из деревень подальше, прихватывали с собой скатанный в комки вареный рис, завернутый в банановые листья. Они не осмеливались заходить в придорожные харчевни, а только просили иногда вынести им воды. Брали с собой еще плоды арековой пальмы или курицу: без этого сдать рис было трудно.