— Что вы тут застряли, чтоб вам... Все стоят из-за вас! — Надсмотрщик стал хлестать плеткой направо и налево.
— За что бьешь? Сейчас поставим.
Человек пять рабочих подбежали откуда-то сзади и поставили наконец вагонетку на рельсы.
— Если с людьми обращаться по-человечески, то и плетка не нужна!
Надсмотрщик угрожающе выкатил глаза, но тут же ретировался. Рабочие были возмущены. Изнурительный труд доводил их до исступления, и нередко подобные ссоры заканчивались кровопролитной дракой. В прежние времена рабочие немедленно прекратили бы работу и потребовали увольнения надсмотрщика: какое он имеет право бить человека? Но теперь приходится глотать обиды и подавлять в себе злость. Вагонетки снова покатились по рельсам одна за другой. Глина снова сыпалась в бассейны, лопасти машины продолжали вертеться.
Двое откатчиков угрюмо толкали свою тележку.
— Больно ударил? — спросила одного подошедшая женщина.
— Да нет, не так больно, как обидно.
Они нагрузили вагонетку и двинулись в обратный путь.
— Гай, подожди, мне нужно тебе что-то сказать.
Женщина обернулась. К ней подошла работница и, отведя в сторону, сказала:
— Вот уже два дня тебя ищет какой-то человек.
— Кто такой?
— Не знаю. Позавчера, когда кончилась смена, он встретил меня под мостом и спросил о тебе. Я сказала, что не знаю никакой Гай. А вчера я опять его видела, прохаживался на том же самом месте. Может, подослали ищейку, хотят тебя взять.
— Как он выглядит?
— Незнакомый совсем. Я его никогда здесь не видела.
— Надо посмотреть. Может быть, ищейка, а может, и нет. Кончится смена, подожди меня у подъемника, вместе выйдем.
Смена закончилась в сумерки. Из цехов по бесчисленным заводским дорогам к берегу непрерывным потоком текли тысячные толпы. Эта людская река беззвучно лилась под затянутым дымом небосводом. Лица у всех были изможденные, грязные, бледные, казалось, у людей за день высосали всю кровь, все силы. У многих от голода и усталости подкашивались ноги. А тут еще этот холодный ветер пронизывает насквозь. Все идут молча, слышится лишь стук деревяшек да шарканье брезентовых туфель. Изредка кое-кто из молодежи перебросится двумя-тремя словами да засмеется в ответ на шутку.
И все-таки в этом зрелище была какая-то своеобразная сила, что-то внушительное и грозное. Появись сейчас в этой толпе красное полотнище, и сжались бы в кулаки поднятые над головами руки, раздайся над ними призывный клич, и вздрогнула бы дорога, забурлила и понеслась стремительной, порожистой рекой и тысячи голодных, уставших людей превратились бы в грозную армию!
Гай и ее подруга вместе с толпой быстро вышли к проходной. Здесь люди замедляли шаг, останавливались, дожидаясь, когда два часовых-индонезийца проверят каждого. Руки часовых нагло шарили по женским телам, но все молча сносили оскорбления — лишь бы поскорее выбраться отсюда!
Когда подошли к мосту, подруга дернула Гай за руку.
— Вон этот тип!
У Гай радостно блеснули глаза: в левой руке «этот тип» держал белый носовой платок — условный знак, которым обычно пользовался Ле. Кажется, налаживается связь с центром!
Но нужно быть осторожной. Могло случиться и так, что сыщики узнали об условном знаке и теперь ждут, когда она клюнет на него. Гай внимательно посмотрела на незнакомца. Нет, он не был похож на ищейку. У тех во взгляде всегда сквозит что-то неуловимо-тревожное и в то же время нагловатое, что сразу выдает их, а у этого лицо осунувшееся, глаза светлые, умные. Но все же нужно удостовериться до конца. Проходя мимо незнакомца, Гай сказала:
— Странно, Ле обещал прислать лекарство от малярии и до сих пор не шлет...
Мужчина пропустил Гай на некоторое расстояние вперед, а затем пошел вслед за ней. На мосту он догнал ее.
— Я привез лекарство от малярии от лекаря Хая.
Гай прикинулась удивленной.
— Вы о чем?
— Вы родственница лекаря Хая?
Гай едва сдержала улыбку.
— А вы оттуда?
— Да, я от Ле.
Они прибавили шагу и скрылись в темноте.
XX
Следующей ночью Кхак снова встретился с Гай на берегу неподалеку от рынка. Здесь было безлюдно. Лодки с рисом, сахарным тростником и дровами, прибывшие из провинций Тхай-бинь и Киен-ан, словно застыли на темной реке, фонари на лодках были уже потушены. Двери многочисленных оптовых контор по продаже риса были заперты. Однако под тамариндовыми деревьями и под индийским жасмином горело несколько десятков крохотных костров. Это готовило себе ужин бездомное племя нищих, бродяг и безработных. В черепках, разбитых сковородках, старых кастрюлях и консервных банках подогревались объедки, выпрошенные в домах или ресторанах, либо перекупленные у скупщиков отходы для свиней. А то и просто отбросы из мусорных ям. Все это заливалось водой из колонки и разогревалось на кострах. От костров поднимался едкий запах гари и еще какой-то трудно передаваемый запах — запах нищеты, голода и грязи...