— Да я это так, к слову, раз нужно, приложу все силы.
— Ладно. Начнем с первого вопроса. Коммунистов у вас, как мне известно, всего семь человек: на цементном трое, на фосфатном один, в порту один и в деревне Лаквиен один. Да еще тот, что перепугался и требует, чтобы его оставили в покое.
— Это Фонг, что ли?
— Он самый.
— Струсил парень. С тех пор как взяли Лыонга, он прячется от всех, как мышь в норе. Как-то хотел встретиться с ним, так куда там! Тоже коммунист!
— Пока не будем его считать. Итак, шесть коммунистов. Надо подумать, как лучше направить их работу.
Они еще долго шептались в ночи. Все им надо было начинать сначала. Прежде всего им придется создать две партийные ячейки, одну на цементном и фосфатном заводах, где секретарем будет Кхак. Гай должна уволиться с работы, чтобы помочь Кхаку подыскать место для горкома и быть связной. Ман согласился, что в настоящий момент горком лучше расположить в деревне. Самым неотложным представлялось им сейчас наладить связь с коммунистами и сочувствующими, чтобы поддержать и подбодрить их. Долгое время все действовали в легальных условиях, привыкли к ним и совершенно не умели работать в подполье. Необходимо было научить коммунистов работать в нелегальных условиях. Нужно было также выяснить причину последнего провала, в результате которого был арестован весь состав горкома, принять меры предосторожности против провокаторов.
Кхак подробно пересказал Ману содержание новой резолюции ЦК. Старый Ман слушал, не проронив ни слова. Кхаку почему-то вспомнился Ле. Вот он так же говорил ему об этой резолюции... И невольно у Кхака потеплел голос от этого воспоминания.
Ман ушел первым. Кхак остался сидеть под баньяном. Он чувствовал себя сейчас как-то сильнее, опытней. Ему казалось, что теперь стало яснее, что надо сделать в Хайфоне. Ман — надежный коммунист, побольше бы таких! Удивительно: выбывает из строя один, а на его место уже заступает другой.
— Пора! — услышал Кхак негромкий голос Гай.
Было по-прежнему темно. Кхак пошел через поле за едва видневшейся впереди Гай.
Они вышли к широкому шоссе, ведущему в Хайфон. В этот поздний час шоссе было безлюдно. Впереди на фоне неба четко вырисовывались трубы цементных печей, выбрасывающих легкие белые клубы дыма. Гай подошла к Кхаку.
— Мне, видно, придется уйти с работы?
— А ты сама как считаешь?
— Не знаю. Я уже думала об этом... Мне это проще, я ничем не связана, ни мужа, ни детей... Только бабушка в Тхюи-нгуен. Там у нее небольшой участок, но на двоих хватит.
— А ты кем приходишься Ан?
Гай повернулась к Кхаку, чуть заметная улыбка тронула ее губы.
— Ну и забывчивый ты! Я же говорила тебе. Ее мать приходилась мне тетей, она работала на цементном. У нас в семье все либо на карьерах Чанг-кеня, либо на цементном работали. Моя мать у печей работала, туда же и тетю привела. Мне тогда всего лет одиннадцать-двенадцать было, но я уже работала в бригаде носильщиков, помогала подносить глину, уголь. Каждое утро, с первыми петухами, мы с матерью отправлялись на завод. Отец умер, когда я только начала ходить. Тогда еще не было электрических печей. Все делали вручную. Носильщики подносили корзины с камнем и опрокидывали их в дробилку. Случалось, устанет человек, не удержится — и летит вместе с корзиной в машину. Только мокрое место останется. А печи чистили железными кочергами. Так вот и погибла моя мать. Стали они чистить печь, а раскаленный цемент вдруг осел. Восемь рабочих не успели отскочить, всех засыпало... Маме тогда было тридцать четыре. Четыре года я прожила у тети. Тетя умерла от родов, а вскоре дядя стал харкать кровью. Через год и его не стало. Ан было всего десять лет. Я отправила их с братом к бабушке, помогала чем могла, но все равно они голодали. К счастью, Ан стала работать уборщицей в ателье европейского платья. Там она научилась шить и сейчас зарабатывает шитьем. Сама кормится и брата растит.
Кхак слушал Гай, не проронив ни слова, лишь время от времени бросал взгляд на цементный завод, маячивший впереди. Он представлялся ему чудовищем, пожравшим несчетное количество человеческих жизней. На обочинах шоссе появились первые редкие фонари.
— Ан говорила, что у нее был дядя, который участвовал в революционном движении. Ты его знаешь? — спросил Кхак.
Гай не ответила. Удавленный ее молчанием, Кхак обернулся. Гай шла молча, глядя себе под ноги. Когда она наконец подняла голову, лицо у нее было будто каменное. Только глаза сверкнули в темноте, встретив взгляд Кхака.