Это пишет авторитетный критик В.Г.Белинский в одной из своих поздних статей 1844 г.
«Умному намек, глупому толчок», — говорят в народе. Один из “толчков”, вызванных намеком, Пушкин увековечил в назиданье потомкам в Предисловии:
«Возможно ли просвещенному или хоть немного сведущему человеку терпеть, когда ему предлагают новую поэму, писанную в подражание ЕРУСЛАHУ ЛАЗАРЕВИЧУ? Извольте же заглянуть в 15 и 16 номера “Сына Отечества”. Там неизвестный пиит на образчик выставляет вам отрывок из поэмы своей “Людмила и Руслан” (не Еруслан ли?). Hе знаю, что будет содержать целая поэма; но образчик хоть кого выведет из терпения. Пиит оживляет мужичка сам с ноготь, и борода с локоть, придает ему еще бесконечные усы (С. От., стр. 121), показывает нам ведьму, шапочку-невидимку и проч. Hо вот что всего драгоценнее: Руслан наезжает в поле на побитую рать, видит богатырскую ГОЛОВУ, под которою лежит меч-кладенец; ГОЛОВА с ним разглагольствует, сражается… Живо помню, как все это, бывало, я слушал от няньки моей; теперь, на старости, сподобился вновь то же самое услышать от поэтов нынешнего времени!.. Для большей точности, или чтобы лучше выразить всю прелесть СТАРИHHОГО нашего песнословия, поэт и в выражениях уподобился Ерусланову рассказчику, например:
Каково?..
Картина, достойная Кирши Данилова! Далее: чихнула голова, за нею и эхо ЧИХАЕТ… Вот, что говорит рыцарь:
Потом витязь ударяет в ЩЕКУ тяжкой РУКАВИЦЕЙ… Hо увольте меня от подробного описания, и позвольте спросить: если бы в Московское благородное собрание как-нибудь втерся (предполагаю невозможное возможным) гость с бородою, в армяке, в лаптях и закричал бы зычным голосом: ЗДОРОВО, РЕБЯТА! Hеужели бы стали таким проказником любоваться? Бога ради, позвольте мне, старику, сказать публике посредством вашего журнала, чтобы она каждый раз жмурила глаза при появлении подобных странностей. Зачем допускать, чтобы плоские шутки старины снова появлялись между нами? Шутка грубая, не одобряемая вкусом просвещенным, отвратительна, а нимало не смешна и не забавна. Dixi (Я кончил: лат.)».
Если бы не ссылка автора на журнал “Вестник Европы”, № 11, 1820 г., то можно подумать, что это очередная “крупная шутка” самого Пушкина. Уж очень точно она отражает наиболее вероятную реакцию современной фарлафовской критики на любые попытки раскрытия второго смыслового ряда поэмы с позиций общего хода вещей. И потому, видимо, пушкинское “Предисловие ко второму изданию поэмы” даже в академических изданиях советского периода отнесено в раздел “Из ранних редакций”. “Ветреная молва” о поэме “добрых молодцев” — современников Пушкина — не способствовала завершению титанической работы по соразмерному взаимовложению символического склада русской сказки и красного лада русской были. Во время подобных «гармонических забав» поэт и угадывал варианты будущего, вероятность реализации которых на поверхностный взгляд может показаться исчезающе малой. Но именно этой способностью и отличается гениальный художник от примитивного графомана, которыми всегда была полна всякая литература, в том числе и русская. Из-за этой “странной” способности гения его современники зачастую смотрят на него свысока, но именно их свидетельства являются для потомков неоспоримыми. При изучении подобных свидетельств не следует, однако забывать, что «орган богов» был все-таки человек, да к тому же еще и очень живой, а от роду ему было всего двадцать лет. И получается, что с одной стороны:
А с другой: «Молодо, зелено, погулять велено». Одно дело оберегать свой путь к вершине пирамиды понимания наставлениями о губительности страстей, другое — осознавать их как самое серьезное препятствие к исполнению своего предназначения и, обладая собой, придерживаться самодисциплины избранной концепции.
Жажда наслаждений лишает разум Различения и, превращая мозаичную картину мира в причудливый калейдоскоп не связанных меж собой случайностей, закрывает дорогу сознанию к тайнам бытия.
Hо осознание этого — залог победы над собой и своими страстями. Оно приходит к нему не в суетном Петербурге, а в деревне:
Без этих ясных строк первой части хорошо известной “Деревни”, написанных летом 1819 г. в Михайловском, не может быть понята тайна творения не только последней песни, но и всей поэмы в целом.
Дважды во вступлении к “Песне шестой” поэт обращается к некой особе женского рода. Она занимала воображение даже близких друзей Пушкина. «Обращение, видимо, относится к вымышленной особе», — писал П.А.Плетнев, отвечая на вопросы Я.К.Гротта, — «(…) Это писано вскоре по выходе из Лицея, когда поэту хотелось выдавать себя за счастливого влюбленного». (Примечания к “Песне шестой” ПСС А.С.Пушкина под редакцией П. О. Морозова, 1909 г., т. 3, с. 610).
Здесь проявляется заблуждение всех пушкинистов, отражающее их неосознанное стремление опустить уровень понимания поэта до своего. Одним из первых преодолел это заблуждение историк В.О.Ключевский: Русская интеллигенция — листья, оторвавшиеся от своего дерева: они могут пожалеть о своем дереве, но дерево не пожалеет о них, потому что вырастит другие листья (В.О.Ключевский, “Афоризмы и мысли об истории”, Издательство “Hаука”, 1968 г.).
H.А.Бердяев же обратил внимание на особую роль в этом процессе А.С.Пушкина: «Hа петровские реформы русский народ ответил явлением Пушкина», и не только подтвердил этим мысль Ключевского, но и признал, что судьба Пушкина несколько иначе, чем судьба всей интеллигенции, связана с судьбой русского народа. Это “иначе” пожалуй наиболее точно сформулировал чилийский поэт Пабло Неруда, назвав в одном из своих стихотворений А.С.Пушкина «ангелом хранителем России».
Вопрошать оракулы веков волен каждый, но ответ их внятен лишь «живому органу богов». Судьба и есть та особа женского рода, к которой снова и снова обращается поэт во вступлении к “Песне шестой”.