“Внутренняя симфония” государства пронизывала все его уровни, она создавала повсюду “двоицы” небесных посольств и земных домостроителей: монастырь и посад, храм и улица, походная церковь и армия. Вся жизнь проверялась на свою подлинность в двуглавой системе: власть и сила распоряжается, но духовная власть и совесть ее поправляет. “Внутренняя симфония” действует в превращенном виде и в государствах светских, изгнавших традиционные догматы. Хотя в таких государствах источник мистического ритма оскудевает, тем не менее они находят ему ту или иную компенсацию. В конце концов, нации, утратившие свою священную традицию, начинают жить все больше и больше в соответствии с ритмами внешней свистопляски, которая затем воспроизводится ими в их остывших и опустевших “алтарях”.
Итак, православие проявляет себя в виде “прообраза” цивилизации, задающего меру и ритм ее внутреннего подвига и внешнего продвижения (экспансии или, наоборот, стягивания к центру). С другой же стороны, православие выполняет работу по поддержанию идентичности. Для нас как нации, испытывающей явный кризис идентичности, сейчас этот аспект православия важен как никогда. Необходимо восстановление символики идентичности, а “верность православию” сегодня можно расценивать как знак верности самой нации. Церковь как социальный институт должна не отгораживаться от поисков современным человеком его идентичности, а, напротив, замыкать их на себя и приводить к общему знаменателю – знаменателю духовно-политической нации.
3. Социальный потенциал православия
Один из ключевых антицерковных мифов, пропагандируемых в современной России, — это миф о “протестантской этике” как о некоем чудодейственном средстве, с помощью которого современный Запад создал свою индустриальную экономику и процветание. В начале 90-х годов некоторые экономисты писали даже о необходимости “насадить” в России “протестантскую этику”. Православию в этих воззрениях приписывается “негативная” хозяйственная этика, связанная с тезисом, что “духовное выше материального”, с тенденцией к опрощению, пренебрежению богатством… Отсюда делается вывод, что православие программирует хозяйственную и экономическую отсталость России и является тормозом на пути развития страны.
Разглагольствования о хозяйственном нигилизме православия, о его гипертрофированной созерцательности, подобной созерцательности наших “столпников” или лесных индийских йогов, являются совершенно ложными. Православие было не тормозом, а локомотивом экономического и культурного развития нации.
Однако разглагольствования о хозяйственном нигилизме православия, о его гипертрофированной созерцательности, подобной созерцательности наших “столпников” или лесных индийских йогов, являются совершенно ложными. Православие было не тормозом, а локомотивом экономического и культурного развития, и именно Церковь всегда развивала наиболее передовые для своего времени общественные формы. Подлинное отставание России началось с момента, когда хозяйственные и религиозные мотивации к деятельности были разведены и связь между ними прервана. Напротив, православные группы, которые сохранили единство мотивации, например, русские старообрядцы, достигли больших успехов в экономической деятельности.
Если Римское католичество запрещало банковские проценты (поскольку видело в них “плату за время”, которое может принадлежать только Богу), то православие было в этом отношении мягче, оно не запрещало проценты на оборотный капитал, хотя, конечно, и не делало их основой предпринимательства. Пример: на кредите была построена русская колонизация Севера, во всяком случае, новгородская. Среди русских всегда был слой капиталистов, людей ортодоксальных, соблюдающих церковные заповеди, активно занимающихся благотворительностью. Петр I пытался заручиться поддержкой традиционного купечества, заинтересовать его через сертификацию разных видов международной коммерции.
Это был мир серьезный, совсем непохожий на нынешний деловой мир. Седовласый председательствующий на Нижегородской ярмарке обращался к залу следующим образом: “Господа капиталисты!” Система ценностей была очень строгой, в купеческое собрание могли и не пустить “скоробогача”, если его состояние имело сомнительное происхождение, в купеческую гильдию нужно было попасть, пройдя жесткий отбор на честность и честь. Все дельцы были разделены на несколько категорий: делец первого плана – промышленник, второго плана – купец, уже на третьем месте – процентщик (банкир). В силу непрестижности банковского дела традиционное купечество занималось им неохотно, поэтому в банках, когда они начали расти по всей России, владельцами оказались в основном иноплеменники. Незадолго перед революцией крупные русские дельцы начали потихоньку прибирать к рукам банки (промышленные дома стали основывать филиальные кредитные учреждения), однако, что называется, спохватились поздно и развить русское банковское дело не успели.