Не следует думать, что в этот бурный период нашей истории, да и в предшествующие времена, эпиграммы сочинялись только на царей, на проводников их политики и на классы, стоявшие у власти. Бунтующих сатириков ожидали как репрессивные меры воздействия, так и огонь ответных эпиграмм. Эпиграмматические баталии всегда развертывались вокруг насущных проблем или в связи с деятельностью какого-либо государственного института, занимающего в стране главенствующее положение. Таким учреждением в Италии была папская курия, во Франции — Французская академия, а в России начала XX века — Государственная дума. Каждая партия, представленная в ней, пробивала дорогу к избирателям, от которых она зависела, используя все средства — от серьезных программных и теоретических печатных статей до сатирических выпадов против своих конкурентов.
Эпиграмматическую активность политиков-литераторов интересно проследить на примере творчества члена Государственной думы, крайнего черносотенца В. М. Пуришкевича. Когда он громит разные буржуазные партии, находя в них несоответствие между декларируемыми целями и способом их достижения или выискивая слабые места в поведении отдельных депутатов, его эпиграммы вызывают интерес. Когда же он пытается зажечь толпу великодержавными настроениями и даже подтолкнуть ее к погромным действиям, его антигуманизм у порядочного человека не вызывает ничего, кроме возмущения и омерзения. То же самое можно сказать и о П. К. Мартьянове.
Экстремистские взгляды Пуришкевича, Мартьянова и иже с ними находили решительный отпор у лучших представителей общества. Так, большую симпатию вызывает гражданская позиция А. В. Амфитеатрова, которая хорошо видна не только в его эпиграммах, но и в нашумевшем на всю Россию памфлете «Господа Обмановы» (1902), и в критических выступлениях. В статье «Тэффин грех» он писал: «Смех прекрасен, когда он озаряет движение общественности, когда ясна его культурная цель, когда светлою стрелою летит он в мрак, убивает и ранит его чудовищ». Самоотверженно сражался с чиновниками мракобесия и В. В. Князев.
Но в ряду гуманистов, начавших эпиграмматический путь в ту мятежную пору, хочется прежде всего отметить Демьяна Бедного и В. В. Маяковского.
Демьян Бедный пересмотрел старые поэтические формы и возродил басню, признававшуюся в начале XX века лишь как явление литературного прошлого, и вместе с басней не менее забытый вид эпиграммы — сказку.
Напоминаем, что по совокупности признаков все сатирические эпиграммы, как нам кажется, делятся на блиц-эпиграммы и эпиграмматические сказки. В каждой из этих групп возможно дальнейшее формообразование. Во Франции, например, в конце XIX века была изобретена «экспресс-басня», названная так потому, что из четырех канонических строк последняя несет в себе мораль, как положено для басни, и в эту последнюю строку вкладывается столько неожиданного или остроумного, что, согласно Лессингу, четверостишие из басни преображается в эпиграмму, как это видно у Александра Поте (1820–1897): «Жан попался красотке в сети… // Под луной обвенчался с ней// И убил ее на рассвете. // (Мораль:) Утро вечера мудреней».
А у нас Демьян Бедный в рамках эпиграмматической сказки создал всесокрушающее оружие политической сатиры — «маленький фельетон», небольшое стихотворение в виде диалогической сценки или бытовой картинки пародийно-насмешливого характера. Отправной точкой «маленького фельетона» служит конкретный жизненный факт, о котором часто сообщается в эпиграфе. Данный факт в стихах переосмысливается, утрируется, и в то же время мы чувствуем отношение к нему автора, если не открытое, то подспудное. О стиле баснописца Д. Бедного, который неразрывно связан и с «маленьким фельетоном», критик тех лет П. Мирецкий (П. П. Казмичев) в 1913 году отозвался так: «Это уже не прежний, плавный, певучий язык… Нет, это живой, находящийся в творческом процессе образования, язык народной массы наших дней, переживший все мучительные толчки последнего перелома русской жизни, язык необыкновенно богатый, красочный, нервный, бойкий, часто дерзкий, часто грубый, приближающийся к фабрично-заводской частушке».
В результате на переломе русской жизни столкнулись два направления: одно, показательное для писателей, группировавшихся вокруг журнала «Сатирикон», и другое, выражавшее крестьянские и рабочие интересы и настроения. Поэты-сатириконцы опирались на традиции первой половины XIX века и основное внимание уделяли эстетическим качествам эпиграммы, уклоняясь в сторону ее изящества и игривости. А крестьянским и пролетарским писателям была ближе скорбная муза Некрасова и демократизм поэтов-искровцев.
Тенденция последних решительно возобладала после революции 1917 года. Стране срочно понадобились стихи, которые сорвали бы маски с внешних и внутренних врагов нового строя языком, доступным самым широким массам. Таким первым глашатаем революции стал Маяковский.
Наделенный незаурядным талантом поэта и графика, он с головой ушел в плакат, в то время один из самых популярных и самых действенных видов идеологической борьбы. Начав работу поэта-плакатиста еще в дореволюционный период, Маяковский своего апогея достиг в «Окнах РОСТА» в годы гражданской войны, когда для большей оперативности советская сатира вынуждена была выступать «в телеграфном стиле». Выведший эпиграмму на площадь (известно, что на штурм Зимнего дворца матросы шли с его частушкой-эпиграммой на устах), поэт давал облик классового врага без индивидуализации его черт, благодаря чему разоблачение доходило до сознания самого неподготовленного слушателя. Так, в «Окнах РОСТА», сопоставляя Деникина и Россию, он хитроумно подновил известную пословицу: «Русь свинье не товарищ». Непримирим он был и к тем неурядицам, которые затрагивали основы государства. В 1921 году в подписях к рисункам на страницах журнала «БОВ» (Боевой орган весельчаков) Маяковский, осуждая беспечность, расхлябанность и бюрократию и сравнивая их по опасности с белогвардейщиной, в третьем, заключительном двустишии пишет: «Третья белогвардейщина — советский бюрократ // Противней царского во сто крат»
Примеру Маяковского последовали другие писатели. Эпиграмма опять потянулась к своим истокам: обличительной реплике, афоризму, сатирическому диалогу, частушке, которая родилась в крестьянской среде сразу же после отмены крепостного права и неизменно набирала силу. Понимая большую социальную значимость сатиры, первый комиссар народного просвещения республики А. В. Луначарский уже на заре социалистического строительства призывал создавать «братство веселых красных скоморохов, цех истинно народных балагуров».