Жалко хлеб. Был рассчитан на три дня», – прикидывает жена ближайшие закупки.
«Тоска по России – адская». Ненависть Александра Исаевича ко всему советскому неистребима. Вот и выбор. Как между хлебом и водкой…
Но прежде, чем женская душа решится на финальный выбор, вернемся в наш привычный ад.
«Интересно все-таки, – замечает Караулов. – В отличие от Горбачева Ельцин никогда не был лидером мирового уровня. Горбачев какое-то время – был. Горбачев по своей природе временщик. А Ельцин… Ельцин – царь».
Ну, понятно: избранный на срок президент – лицо по определению временное, он и держится в рамках, а царь – вне рамок: когда охота, пьет из двух бутылок разом и мочится, если приспело, где охота.
Успех зависит не от того, чего хочет тот или иной властитель, а от того, кого полуосознанно (или осознанно) стерпит у власти народ.
Народ – третья точка между двумя полюсами?
Третья точка – девочка, едущая в поезде без родителей.
«– Мамка шо ж… одну тебя пускает?
– Сирота я. Понял?
– Во-още, что ль, никого?
– Сирота! Мамка пьет…
– Та че же ты сирота, если мать есть?
– Пьет она, – сплюнула девчонка. – Нальешь?»
Никак нельзя без «нальешь».
Караулов пытается откреститься от этого наваждения:
«Такая страна будет пить все больше с каждым днем… С каждым годом… Но другой страны у нас нет. И уже никогда не будет… Что это такое: На 1/9 всей мировой суши страна сплошных алкоголиков?..»
Но девочка-то, теряющая родителей, еще не алкоголичка? И вообще: девочки, которым предстоит сделать жизненный выбор, – разве обречены природой на пьянство?
«Современные девочки обычно интеллектуально развиты. Они любят бантики, любят косички; они улыбчивы и кажутся веселыми, доверчивыми… – природа и в самом деле преподносит их как ангелов, будто это не дети, а легкие эльфы, вдруг слетевшие на землю. Тревога, спрятанная в девочках-эльфах, спрятана глубоко-глубоко: к тринадцати годам они очень сильны, настолько сильны, что даже под пыткой не выдадут свою тайну, своего демона; по ночам (или в душе) их ручонки сами находят (вдруг) то самое место, те заветные «точки», откуда – вдруг – разливается по всему телу неизъяснимая благодать».
Так что заставляет эти девочек совратиться с пути?
Да сказано же: при-ро-да!
Против природы не попрешь. Оформятся, приоденутся и начнут охоту. За мужиками.
«Мы, если хорошо их схватим, эта чертова партячейка в полном составе у нас отдыхать будет. Я, может быть, в депутаты выйду…»
Выйдет… В крайнем случае, за Жирика. А то и повыше. Туда, где Председатель и Царь делят власть.
Чем выше, тем опасней.
А страна что же? Такая, понимаешь, страна? Кто ее удержит?
«Ельцин – он с Урала? Урал – это уже не Европа. Но и пока не Азия. Он из двух половинок, Азиопа. Если в нем европеец сейчас победит – одно. А если азиат?»
Азиат возникает у Караулова вовсе не как азиат, а как участник сверхнациональной гонки, определяющей в России все.
Как быть, если рабочий человек не может примириться со всеобщей уравниловкой? У него от природы (!) золотые руки, он с ранних лет приучил себя к работе и не может помять, почему такие, как он, работники, и лодыри – стоят ровным строем друг перед другом.
При советской власти ему предлагалось равенство. Или лагерь.
При неустойчивой демократии он получает шанс «заменить собой демократию». То есть построить себе дом в поселке Пушкино. Строит. Ему объясняют, что он превысил уровень крыши на 16 см. Он уменьшает уровень кровли, но на него все равно заводят уголовное дело.
Как быть такому темпераментному борцу за свои права, если он, застукав на месте преступления насильников, не зовет милицию, а сам с друзьями приводит негодяев в чувство стальными прутьями?
Акоп – армянин. Еще один довод в вечном споре Европы и Азии в российском бытии. В вечном споре повального равенства и безнадежного бунта. В вечном вопросе: капитализм – он хорош или плох? Это рай или по-прежнему ад?
История ГКЧП, теперь уже описанная вдоль и поперек, дана у Караулова через самый немыслимый и неотразимый мотив: через обреченное предчувствие Раисы Максимовны. Через ее слезы (рядом с непробиваемо спокойным Горбачевым). Через ее нервы, разрывающиеся от напряжения. Через ее потрясение, вскоре сведшее ее в могилу.
Весь мир ее уважал. Кроме родной страны, ненавидевшей ее из зависти, из ревности, из безотчетной злости.
Почему Горбачев в той смертельно-рискованной ситуации оставался вроде бы непоколебимо спокойным?
Две детали обронены Карауловым в объяснение. Во-первых, весь этот заговор ГКЧП был если им не задуман, то допущен как возможный вариант событий. Во-вторых, этот вариант, уже упершийся в невозможность, продолжал оставаться для Горбачева отнюдь не отвергнутым: «Кто знает, может, у вас и впрямь что-то получится…» (У вас? У нас? У тех и других?)