— Этот оборвыш и в камере таким был… — доложил конвоир с двумя лычками на погонах. — Там его ужопили, товарищ майор.
— Сейчас 37-й? — орал Денис.
Конвоиры растерялись.
— Никак нет, — удивился старший. — 92-й.
— А в чем разница? Скажи!
— Так… тогда вроде… был голод, а сейчас свобода.
Егорка очнулся:
— Не ругайте их, — прошептал он. — Пожалуйста, не… ругайте…
— А ты помалкивай, — приказал Денис.
Конвоиры переглянулись.
— И команды не было, — доложил старший.
— Какой команды?
— Чтоб не бить.
— А тебе команда нужна?
— Точно так! Что скажут, то и сделаем…
Конвоиры вытянулись по швам, и Егорка в этот момент снова чуть не упал.
— Уроды… — сплюнул Денис — Держите парня, как букет цветов. И ровненько, ровненько его посадите…
Метод кнута и пряника состоит в том, что если пряники подсохли, ими тоже бьют.
Егорка широко открыл глаза, но его веки почти не шевелились: он смотрел и никого не видел, даже Дениса.
— Ну что, брат? Говорить можешь? Ты меня слышишь?! — спрашивал Мениханов.
Егорка не ответил и смотрел куда-то в сторону.
— Под суд отправлю, — предупредил Денис конвоиров. — кто у них в камере за порядком следит?
Старший удивился.
— В этой — никто. Там одни петухи, их же не жалко!
Только сейчас Егорка действительно видел Дениса.
— Говорить можешь?
— М-мо… гу кажись… — вышепнул он. — Сидеть чтой-то трудно, товарищ. Валюся я…
— Не свалишься! Быстро кресло! — крикнул Денис конвоиру с лычками. — Найди где хочешь и мгновенно, аварийно ко мне!
Чем глупее народ, тем быстрее бегает он перед начальством.
— По г-голове сад-данули… — объяснил Егорка. — Вы уж… извиняйте меня… товарищ начальник, если, значит, подвел кого. Головушка-то счас… тяжелая, и лечь очень хотца.
Если вызвать врача, он запретит любые следственные действия. А Иван Данилович торопит, бюджет на Егорку не выделен, чтобы врач разрешил допрос, ему надо что-то отсыпать, значит платить придется свои.
Денис снова подошел к Егорке.
— Кто тебя бил? Помнишь?
— Все били, товарищ начальник. Каждый по отдельному.
— Больше бить не будут.
— Спасибо вам…
— Слово даю.
— Спасибо, товарищ… А разве не вы их науськали?
— С ума сошел? — обиделся Денис. — Я — честный человек. А тебе сейчас кресло принесут.
Если бы Егорка мог заплакать, он бы, наверное, заплакал, но плакать Егорка тоже не мог.
— Кресло будет, — понял меня? — повторил Денис. — Будешь сидеть, как английский король!
Егорка приподнял голову.
— А если б короля того — и в камеру? Его бить будут?
Ожил, что ли? Может, ему водки дать?
После стакана (обычно — после первого стакана) заключенные подписывали у майора Мениханова все, что нужно подписать. Любые показания. И на себя, и на кого угодно.
Иван Данилович как-то раз рассказывал Денису, что Григорий Романов, всесильный хозяин Ленинграда, обрушился на Шостаковича за то, что великий Шостакович вступился за танцовщика Аскольда Макарова, подписал петицию в его защиту.
— Так что дали, голубчик, то и подписал, — развел руками Шостакович.
Всегда, испокон веков, власть в России вселяет в людей страх.
— Бить больше не будут, — повторил Денис. — Ты в кресле когда последний раз сидел?
— Я?.. — удивился Егорка. — В театре. На площади у нас, в Красноярске.
— Любишь театр? — удивился Денис.
— Так жена водила, Наташенька. Жизнь ушатала нас, конечно… но мы ж в Сибири… не только пить могем, товарищ майор.
— Ну?
— Так точно.
— А чай выпьешь?
Денис и сам удивился, что предложил егорке чай. Принес с собой водку, а предложил чай.
— Ну так… что? Погоняем… чаи?
— Зачем?.. Зачем… чай?
— Угостить тебя хочу.
— Угостить?
— Да.
— Так лучше к жене тогда отпусти, товарищ начальник…
— Отпущу, отпущу, — пообещал Денис. — Поговорим — и слеплю тебе, богатырь, билетик на свободу. Почему не отпустить, если ты — душа-человек!
Егорка всегда верил в добрых людей. Они встречались ему не часто, но встречались, да он и сам был добряком, а такие, как Егорка, всех других меряют по себе.
— Страшно, начальник.
— Что страшно?
— Чай. Год не пил чай. Мне ведь… что отрава сейчас гнилая, что чай. Вкуса не разберу.
— А ты привыкай, брат! Сейчас у тебя вся жизнь изменится. В люди вернешься.
Егорка обмер.
— Правда? В Ачинск?