Григорий Алексеевич долго не засыпал. Ворочался, перекладывал себя с боку на бок, мял руками подушку, как будто выбивал местечко помягче.
— Прикинь, слушай! — Алька пыталась поднять ему настроение. — Катька, подружка моя, вчера напилась. А Эдик этим воспользовался.
— Изнасиловал?
— Не-а, сбежал…
Алька нервничала; Командор (так она звала Григория Алексеевича) был очень бледен, будто с него кожу сняли. Скулы на его лице чуть подрагивали, и в них сразу появлялись злые пружинки.
А если он дуба врежет от напряжения… что тогда? Григорий Алексеевич лежал на двуспальной кровати, не поднимая головы. Вертинский тоже, говорят, на бабе умер.
Красивая смерть? Красивая. А бабе каково?
— Может, переключишься, Командор? Хочешь, запусти мне язычок… в святая святых… — а?.. Потом порадуешь, беленькой нальешь…
Григорий Алексеевич был похож на человека, только что задушенного в подворотне.
— Слушай… — Алька пыталась его хоть как-то развеселить. — Правду говорят, если китайцы дерутся район на район, то их драку видно из космоса?
— Не мешай! — заорал Григорий Алексеевич. — Не мешай, дура! Запомни: мой член реагирует только на личности! Во мне вообще очень много… неоправданного романтизма!..
Его голова опять свалилась на подушку.
Был такой шахматист — Роберт Фишер. Он до смерти избил русскую девочку в Белграде, потому что в постели с ней Фишер, извольте видеть, не чувствовал себя мужчиной.
Григорий Алексеевич застонал.
— Что?.. — испугалась Алька.
— Продолжай, продолжай… труженик легкого поведения.
— Может, воды?..
— Про-дол-жай, — закричал он. — Продол-жж-ай, — у тебя зверь должен сидеть между ног! Поняла? Зверь! — Давай, давай… хозяйка мохнатого котлована…
Алька вытерла губы и снова засунула окурочек в рот.
— Сильнее, — попросил Григорий Алексеевич.
— Сильнее — отвалится…
Григорий Алексеевич был будто в забытьи.
— Политик… — прошептал он, — это человек на сахарном троне под проливным дождем…
Алька вытерла губы.
— Любишь умные фразы, да?..
Она использовала любую возможность, чтобы передохнуть.
Григорий Алексеевич приподнял голову:
— Поц-цему… спрашиваешь?
— У тебя фразы как деньги.
— Не останавливайся! Сейчас все будет!.. Сейчас… подойдет, я уже чувствую, чувствую…
— Так идет уже, началось…
— Идет? — насторожился Григорий Алексеевич. — А поц-цему я не чувствую, что идет? Раньше он вскакивал, как пионер по горну. Это я для сведения говорю. Тело не слабеет, Алевтина Веревкина, если его призывают настоящие желания…
«Во Президент у нас будет!.. — подумала Алька. — Какой он, бл, Президент, если в нем Бога нет?»
Подушка была совершенно мокрой: огромное пятно под головой. «Падаль, — подумала Алька. — Упал, лежит, смердит…»
— Ты терзай меня… терзай! — приказывал он.
— Хочу тебя… — прошептала Алька. — Очень хочу, Гришенька! Полюбила я…
— Так…
— А ты что хочешь, родной?
— Я? — он задумался. — Вырваться из плена этой жизни. И — быть счастливым!
Тоскливо горел ночник, скрашивая темноту. Григорий Алексеевич всегда спал со светом, словно боялся чего-то — или воров, или убийц.
Окурочек скрючился и втянул головку, как черепаха под панцирь.
— Давай утречком, хочешь? — ласково предложила Алька. — Я убаюкаю, и ты отдохнешь. А утречком, как раньше, по-нашему… по-хорошему… Жить не могу без тебя, Командор. У тебя не губы, а пирожное! Картошка! Знаешь такое пирожное?..
На всякий случай Алька подальше отползла от Григория Алексеевича. Если он вдруг залепит ей в ухо (так было уже однажды), она успеет закрыться подушкой.
Окурочек дернулся, будто бы проснулся, но сразу упал обратно набок.
— Все это стрессы, конечно… — бормотала Алька. — Сколько же Россия сил уносит…
Так всегда говорил Сергей Иннокентьевич. Если хотел спать.
— Ты, Гришенька, ва-а-щеу нас… какой-то недобитыш.
— Цто-о…? — удивился Григорий Алексеевич. — Повтори, повтори, девочка…
Алька поняла, что сказала глупость.
— Недобитыш — это в смысле Бог тебя бережет. И я еще! А у Зюганова знаешь… какой? Прямо-таки огромнейший, поэтому он и ходит всегда враскорячку. Как медведь. Кегля там, кегля! Клянусь!
Григорий Алексеевич поднял голову.
— Ты спала с врагами?
— Боже избави, — испугалась Алька. — Если каждому давать, поломается кровать! Это девочки у нас их съезды обслуживали! Как с таким спать, что ты?! Стошнит. Вот Жирик… — ворковала Алька, — этот еще ничего! Что скажет, я умираю прям…