Среди российских представительств за границей берлинское посольство имело особый статус. Это был передовой эшелон российской дипломатии, где зондировались важнейшие для Советской России вопросы мировой политики, создавался благоприятный для Запада образ новой страны. Приемы и другие мероприятия в российском полпредстве открывали возможности к налаживанию полезных контактов, при этом молодым «красным дипломатам», не имевшим соответствующего опыта, надо было осваивать тонкости дипломатического этикета и в протоколе, и в одежде, что не всегда находило понимание у немецких коммунистов, приходивших в посольство в простой, повседневной одежде, бросая тем самым вызов «буржуйским правилам». Со временем советские дипломаты и другие приезжавшие из России представители новой власти постепенно стали задавать тон в исполнении правил дипломатического этикета, большого успеха нередко добивались их жены.
В целом в начале 1920-х гг. в советских посольстве и торгпредстве в Берлине работали около трех тысяч человек. Многие принадлежали к тем, кто приехал в город еще до революции или покинул Россию в годы Гражданской войны и после нее.
Воина
Осенью 1940 г. должность посла СССР в Германии занял ставленник Берии Владимир Деканозов. Первым советником посольства был Валентин Михайлович Бережков. Около трех часов ночи 22 июня 1941 г. ему позвонили из германского МИДа и сообщили, что «господин рейхсминистр фон Риббентроп желает видеть представителей Советского правительства в здании Министерства иностранных дел на Вильгельм-штрассе». Черный лимузин немецкого МИДа уже стоял у ограды посольства. Через час нетвердым, запинающимся голосом Риббентроп зачитал приехавшим к нему Деканозову и Бережкову декларацию о том, что «враждебная по отношению к Германии позиция Советского правительства и серьезная угроза, которую Германия видит на германской восточной границе в результате развертывания русской армии, вынудили империю принять контрмеры». Это было заявление о начале войны, хотя само слово «война» ни разу не прозвучало. Деканозову было нелегко осознать услышанное. Следуя директиве Москвы, он считал, что Германия не начнет войну. Но когда смысл происходящего прояснился, он сумел найти правильные слова. «Вы пожалеете о том, что совершили это ничем не спровоцированное, разбойное нападение на Советский Союз, — произнес он. — Вы за это дорого заплатите!» В ответ Риббентроп вдруг подошел близко к советским представителям и тихо прошептал: «Скажите там, в Москве, что я был против этого нападения».
В течение дня в посольстве собрались его сотрудники и работники других советских учреждений в Берлине и его окрестностях с семьями. К вечеру здание оцепили эсэсовцы. Тех советских граждан, кто не успел к этому времени укрыться в посольстве, гестаповцы отправляли в специальные лагеря. Выезд из посольства был запрещен всем, кроме Бережкова, которому разрешалось ездить только по заранее согласованным маршрутам в сопровождении офицера СС. Тот, однако, не был фанатичным службистом и за некую сумму согласился вывезти в город на короткое время одного из сотрудников посольства, как объяснялось, для прощания с любимой девушкой. Свидание продлилось около часа. За это время Александр Михайлович Коротков, заместитель резидента советской внешней разведки в Берлине, сумел встретиться с подпольщиком из антифашистской организации «Красная капелла» и договориться о дальнейшем взаимодействии в условиях войны. Думается, немец все же догадывался, на какое свидание он свозил крепкого русского парня лет 30, спортивного телосложения, с волевым, решительным лицом. После войны Александр Михайлович несколько лет был представителем КГБ при Министерстве госбезопасности ГДР. (Его сын в 1960-х гг. занимал большую должность в ГСВГ. Семья жила в советском военном городке в Карлсхорсте в Берлине. Оленька Короткова — внучка Александра Михайловича — «красавица, умница, отличница и не хвастунья» — блестяще говорила по-немецки. Как-то, выступая от имени советских пионеров перед группой высокопоставленных немцев, она буквально «сразила» их своим берлинским диалектом.)