Удалой попросил остановить экипаж. Но матросам объяснили: они сейчас так далеко от Портсмута, что все равно не смогут вернуться к назначенному часу. Да и капитану "Авроры" уже дали знать об их дезертирстве. Русский капитан поверит, конечно, скорей полиции, чем беглецам. Впрочем, матросам тревожиться нечего: их довезут до Лондона, дадут адреса, они получат там по двадцать фунтов стерлингов, и, если пожелают, им предоставят место на любом торговом корабле Англии...
Семен ударил тяжелым сапогом в дверь кэба. Кэб накренился, но дверь не подалась.
Драка началась сразу, молчаливо, деловито. Только плешивый взвизгнул и забился в угол. Задний кэб мирно потряхивало на гилфордских булыжниках, тогда как с передним стали твориться чудеса. Его качало и кренило, кожаные бока вспухали то в одном месте, то в другом, глухие удары и тяжелое сопение в кэбе слышали даже прохожие. Возница растерянно оглядывался, не зная, остановить лошадей или ехать дальше. Люди, нанявшие кэб, слишком хорошо знакомы ему, - они приказали гнать лошадей и не простят "кэбби"* остановки. Они сумеют испортить ему жизнь.
_______________
* Уменьшительное от "кэбмен" - извозчик, возница.
Но вот, затрещав, дверь распахнулась, и на грязную узкую мостовую выпали двое. А внутри кэба продолжалась драка. Протяжно выл плешивый, защищаясь ногами от ударов Миши Климова. Кэбмену пришлось остановить лошадей. Стала собираться толпа зевак. Над ними в тумане зажигались гилфордские "звезды" - тусклые газовые фонари. Появился полицейский инспектор, несколько матросов и флотских офицеров, которых всегда бывало много по пути из Портсмута в Лондон.
Удалой поднялся с земли. Рябой, весь в грязи, в разорванной до пояса рубахе, с непокрытой головой, он оглядел толпу серыми выпуклыми глазами, глубоко вздохнул, улыбнулся всем своим большим лицом и сказал как-то невзначай:
- Спасите, людей добрые! Сами видите...
В толпе оказался мичман Попов с "Авроры". Он хотел увезти матросов, но плешивый вознамерился было помешать этому, шепнув полицейскому инспектору, что русские дезертировали и просили доставить их в Лондон, под защиту английских властей. Плешивого тут, видимо, знали: из толпы полетели ругательства, кто-то свистнул, с тротуара швырнули в него комом грязи.
Мичман настаивал, резко, запальчиво, - он уловил кое-что из слов плешивого и понял, какой бедой грозит эта история "Авроре".
Полицейскому инспектору пришлось усадить матросов в кэб и отправиться в Портсмут. Плешивый устроился рядом с "кэбби", но, отъехав несколько миль от Гилфорда, он попросил придержать лошадей и скрылся в темноте уходящей куда-то в сторону пустынной проселочной дороги.
До самого Портсмута полицейский инспектор не проронил ни слова, он лишь бормотал себе под нос извинения, когда от неожиданных толчков наваливался на сидевшего в углу мичмана.
На "Викториусе", где по-прежнему находился экипаж "Авроры", уже хватились матросов. Старший боцман Жильцов доложил об их отсутствии вахтенному лейтенанту Александру Максутову, Максутов - помощнику Изыльметьева, капитан-лейтенанту Тиролю. Тироль оставался в каюте, но часто требовал к себе Жильцова, и всякий раз, возвращаясь от помощника капитана, боцман нетерпеливо похаживал вдоль фальшборта, всматриваясь в проходящие шлюпки. Тревога нависла над палубой старого корабля, где все было чужим и непривычным для экипажа "Авроры".
Изыльметьева на "Викториусе" не было. Он съехал на берег еще днем и отправился в Лондон, поручив экипаж помощнику.
Тироль старался скрыть охватившее его злорадное чувство. Еще в Кронштадте друзья, узнав о предложении Изыльметьева, предупреждали Тироля, что плавать с Иваном Николаевичем будет нелегко. Тироль мог отказаться от лестного предложения, подождать самостоятельного назначения, - в конце концов, они в одинаковом с Изыльметьевым чине.
Но Тироль не отказался. Вспомнил молчаливого "татарина", своего добродушного товарища по Морскому корпусу, - и дал согласие. Теперь Тироль раскаивался, досадовал на себя, но дела уже не поправить.
Более всего опасался Тироль того, что какой-нибудь опрометчивый шаг Изыльметьева может повредить его, Тироля, карьере. Уже участвуя в последних приготовлениях "Авроры", он, к ужасу своему, увидел, как велико неодобрительное отношение сановников Адмиралтейства к Изыльметьеву. Сомнения уже тогда одолевали осторожного помощника капитана, но отступать было поздно. А едва только фрегат вышел в открытое море, Изыльметьев стал круто наводить порядки.
Начал он с Жильцова, старшего боцмана фрегата. Жильцов до "Авроры" плавал с Тиролем, он был опытным, неутомимым моряком и жестоким человеком. Широколицый, с большим, чуть приплюснутым носом и подозрительным взглядом немигающих светлых глаз, Жильцов умел держать нижних чинов в повиновении и страхе. Сам Тироль редко пускал в ход кулаки - этому мешала брезгливость. С Жильцовым Тироль чувствовал себя спокойно: нужно было только не замечать вышибленных зубов, распухших носов, исполосованных спин. А Тироль умел смотреть поверх голов!
Изыльметьев проучил Жильцова, он приказал ему вывернуть карманы и выбросить за борт линьки, которыми боцман так злоупотреблял. Не прошло и недели, как в кармане у боцмана завелся новый, аккуратно свернутый линек, но матросы втихомолку потешались над Жильцовым: то и дело кто-нибудь из них появлялся на палубе с карманом, будто невзначай вывернутым наизнанку. Искуснее других проделывал это марсовый Миша Климов, смуглый, черноволосый матрос, прозванный на фрегате Цыганком: он ухитрялся неожиданно возникнуть перед самым носом старшего боцмана и, поймав на себе его яростный взгляд, так натурально умел удивиться и торопливо заправить карман, что Жильцов только зубами скрежетал.
Старший боцман искал поддержку у Тироля, но встречал лишь осторожное сочувствие и в душе начинал уже презирать помощника командира. Тироль чувствовал это, знал, что и младшие офицеры решительно держат сторону Изыльметьева, и бесился, становясь все более замкнутым, сухим, педантичным.
После семи вечерних склянок Тироль поднялся из каюты на палубу "Викториуса". Оставалось полчаса до полуночного колокола. Темнота окружала судно, вдали тускло светились огни порта и мигали сотни фонарей на гафелях торговых судов. Порой по заливу проползали желтые огоньки, но ни один не поворачивал к "Викториусу". На шкафуте покашливал, поджидая матросов, Жильцов.
- Боцман! - окликнул его Тироль.
Жильцов мигом предстал перед Тиролем. Коренастый, плечистый, со стареющими, в глубоких, мягких складках лицом, он вытянулся в струнку перед Тиролем.
- Вахтенного лейтенанта ко мне, - приказал Тироль, чуть подавшись назад и брезгливо морщась от хлынувшего на него сивушного духа. С-с-котина! - добавил он с равнодушной злостью. - Опять нажрался...
Явился Александр Максутов. Они долго стояли молча, точно не замечая друг друга, наблюдая за движением редких запоздалых шлюпок.
- Неужто дезертировали? - проговорил наконец Тироль.
- Не думаю. Напились, верно.
- Хамье! - выругался Тироль. Он впился настороженным взглядом в далекие, едва различимые огни берега, словно надеялся увидеть там матросов "Авроры". - Из любого портсмутского кабака они уже давно бы вернулись на судно. Приползли бы, не новички...
- Из кабака прямая дорога в полицию, - заметил лейтенант. Английская полиция весьма бдительна.
- Не следовало пускать их на берег, - тихо сказал Тироль.
- Рано или поздно это пришлось бы сделать...
- Да-а... - досадливо протянул Тироль и приник к борту.
К "Викториусу" быстро приближалась шлюпка.
Полицейский инспектор добросовестно изложил Тиролю все, что шепнул ему в Гилфорде плешивый. Матросы дезертировали. Они напоили кассира здешнего арсенала ("Примерной честности малый", - вставил инспектор ровным, бесстрастным голосом), посулили ему денег за то, что он проводит их до Лондона. Подъезжая к Гилфорду, кассир протрезвел, стал корить матросов, но был ими избит. Собралась толпа, и беглецов удалось задержать. Вот и все.