София как свойство Христа — премудрость Божия — освещает Истину. София соловьевская, булгаковская, Флоренская показывает все в ином свете. «Находясь во власти своей ложной философии, — пишет о Флоренском священник Петр Андриевский, — он не может допустить даже мысли о погибели какого-либо творения Божия, ибо вся тварь в совокупности и составляет «Софию». (Так что ее можно было бы назвать и Паном. — Ю.В.) Значит, должно произойти восстановление в первоначальном состоянии всего творения, включая нераскаянных грешников, бесов и самого князя тьмы — Сатаны. Но Флоренский знает, что ересь Оригена о прекращении вечных мучений и восстановлении грешников и бесов в первоначальном состоянии уже осуждена V Вселенским собором. И поэтому Флоренский находит, как ему кажется, выход: сам грешник спасется, а злые дела его будут гореть огнем неугасимым».
Но Ориген тоже не был первооткрывателем идеи «всепрощения». На что она похожа? На то, что пишут апологеты каббалы: «…все души соединятся с Богом в вечной радости, дьявол и все силы ада станут ангелами света, а сам ад рассеется». Пафос «оптимизма», продиктованного лукавым, таков: греха бояться не надо. Господь, дескать, все равно простит. Для нынешней «комфортабельной» эпохи это подходит как ни для какой другой.
В русской эмиграции было создано «Братство святой Софии». В него вошли С.Булгаков, Бердяев, Карташов, Франк и другие известные люди. «Братство плотной стеной окружило митрополита Евлогия, утвердившего их устав, и энергично повело свою работу, стараясь захватить исключительно господствующее влияние в зарубежной церкви, надеясь впоследствии подчинить ему и церковь в России». [24]. Эта деятельность полностью соответствовала представлениям Соловьева о том, что отдаление гибели мира достигается не молитвами праведников, а совокупными усилиями организованного общественного союза.
Все эти великомудрые деятели стремились к «свету Софии». Очистил ли их этот огонь? Просветил ли свет? Или «пламя онгона» лишь вскипятило гордыню, помогло состряпать в клубах папиросного дыма варево философской «белибердяевщины»? Или сияние Зогара ослепило этих несчастных, стремившихся стать поводырями? Бедные жрецы Софии! Жрец — от слова «гореть».
Живя в эмиграции, «софианцы», конечно, знали, что «пламенные революционеры» оказались не очень похожими на горьковского Данко с его горящим сердцем. Они явились пышущими злобой исчадиями ада. Но догадывались ли философы, что огонь Софии-Шехины жжет? Что огонек в масонском алтаре и явился искрой, из которой разгорелось пламя? Слышали ли они весьма символичные слова из гимна еврейского Бунда?
А ведь лучшей растопкой — это еще до революции Мережковский признавал — была творческая интеллигенция: «Если теперь Россия — сухой лес, готовый к пожару, то русские декаденты — самые сухие и самые верхние ветки этого леса: когда ударит молния, оне вспыхнут первые, а от них весь лес».
Адский отсвет Люцифера они не отличали от Фаворского, освещающего главный путь христианина — к обожению. Поразительное непонимание демонстрирует Вл. Соловьев: «Монахи святой горы Афона — эти истинные представители восточной Церкви в ее особенности — вот уже долгие века тратят все свои силы на молитву и созерцание несотворенного света Фаворского… Но можно ли допустить, чтобы это душевное занятие составляло все в христианской жизни?»
«Я Свет миру; кто последует за мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни» (Ин. 8,12). Следуя Соловьеву, получается так: можно ли допустить, чтобы стремление к Богу составляло все в христианстве?
Прокатоличенному каббалисту, ему, очевидно, неприятны были воспоминания о победе в Византии святителя Григория Паламы и афонских исихастов над латинствуюшими философами в споре о Нетварном Свете.
«Варлаам Калабрийский со своими последователями Анкиндином и Никифором Григорой, твердо держась платонической мысли о том, что способность воображения… является единственно возможной связью между Божеством и человеком, а соединение с Богом может быть только умственным или символическим, полагали, что Свет на Фаворе был чувственным или же воображаемым. Такое представление о природе этого Света замыкает человека в его собственном бытии и ограничивает познавательные возможности миром чувственных вещей, оставляя для познания Бога только образы, постигаемые движением ума. Тело и органы чувств человека остаются при этом безучастными и, соответственно, обожению не подлежат». [64].