И вот на это-то происшествие я и намекнул Келчевскому.
Несомненно, я напал на след; я знал это, но вместе с тем у меня в руках не было еще никакого материала.
Тем не менее я решился арестовать этих людей и стал их выслеживать.
IV
В это время, пока я выслеживал свою дичь, двое надзирателей Нарвской части арестовали двух человек по подозрению.
4 января 1857 года, вечером, шли они по Обводному каналу и вдруг слышат, как двое мужчин рядят извозчика к Калинкину мосту и говорят ему:
— Только вези нас беспременно через погорелые места!
Слова эти показались полицейским подозрительными, и они арестовали обоих мужчин.
Прач возликовал.
— Самих убийц за ворот ухватили! — говорил он, пыхтя от волнения.
Но мужчины оказались сапожным подмастерьем и сидельцем из лавки, которые ехали к знакомым женщинам.
— А наказывали мы через погорелые места ехать от храбрости. Сказывали, что там опасно, ну а мы как ничего себе... слава Богу... — объяснили они, показывая кулаки, и их отпустили.
Прач выругал надзирателей и надулся, а тут, словно ему в упрек, 7-го числа я арестовал своих молодцов, обвиняя их в продаже тулупа и армяка.
Келчевский взялся их допросить.
Один из них, рыжий здоровый парень с воровской наглой рожей, назвался государственным крестьянином Московской губернии Александром Петровым, а другой любимским мещанином Иваном Григорьевым.
Заявили они, что ходят без дела, ищут места, а что до Никитиной, то никакой такой не знают и никаких вещей ей продавать не носили.
Уперлись на этом, и конец.
Мы их посадили. Я занялся проверкою паспортов. Все в порядке.
Вызывали Никитину, и не знаю, боялась ли она вправду, только она не признала ни того, ни другого.
А между тем во мне уверенность, что это именно одни из «душителей», была так крепка, что я передал ее и Келчевскому, и тот продолжал держать их в тюрьме.
Время шло.
Я продолжал свои поиски, но безуспешно. Мои арестанты сидели, и Келчевский также безуспешно разговаривал с ними. Убийства с удушением повторялись.
Я уже падал духом, как вдруг опять случай пришел мне на помощь.
V
Я уже упоминал выше про шайку грабителей, оперировавшую в это же время в Петербурге.
Она состояла всего из шести человек, и тому же Келчевскому поручено было производить по этому делу дознание.
Я никогда не упускал случая присутствовать при его беседах с преступниками, если у меня выпадало свободное время.
Он, в свою очередь, никогда не отказывал мне в этом, и должен сказать, что если впоследствии, уже будучи начальником сыскной полиции, я умел добиваться сознания там, где мои помощники совершенно терялись, — то этим я обязан целиком Келчевскому.
С десяти слов он умел поставить допрашиваемого в противоречие с самим собою, загонял его совершенно и у сбитого с толку добивался наконец правдивого рассказа.
Так и тут. Разоблачение шайки делалось быстро; роли каждого определялись тотчас, преступления устанавливались, вещи отыскивались.
В тот раз, о котором я рассказываю, он допрашивал Крюкина, старого рецидивиста. Окончив допрос, он вдруг сказал ему:
— Плохо твое дело, я бы, пожалуй, помог тебе, если бы и ты нам помог...
Лицо Крюкина оживилось надеждою.
— Чем, ваше благородие?
— Где, с кем сидишь?
— Нас много. Восемь.
— А Иванов с тобою?
— Душитель-то?..
Я чуть не подпрыгнул, но Келчевский сохранил полное спокойствие. Он кивнул и сказал:
— Он самый! Дознай от него, скольких он удушил и с кем...
Крюкин покачал головою.
— Трудно, ваше благородие! Дивствительно, говорил, что душит и вещи продает, а больше ничего. Мы его даже спрашивали: как? А он выругался и говорит: я шутил. Ребята сказали, что знают его, ну а как и что подлинно, никто не знает.
— Ну, а ты узнай! — сказал ему Келчевский и отпустил его.
— Значит, наша правда! — воскликнул я, едва грабителя увели.
Келчевский засмеялся.
— Наша! Я давно это чувствовал, да конца веревки в руках не было. А теперь все дознаем.
— Вызвать Иванова?
— Непременно!
И он тотчас написал приказ, чтобы ему отпустили из тюрьмы Иванова.
Через полчаса перед нами стоял этот Иванов. Нагло улыбаясь, он отвесил нам поклон и остановился в выжидательной позе.
— Ну, здравствуй, — сказал ему ласково Келчевский. — Что, сидеть еще не надоело?
Этот допрос происходил 2 апреля, и, значит, Иванов сидел без малого 3 месяца.