— А вы чего же стоите, миленькие? — вдруг повернулся к нам отвратительный старик скопец. — Имеете что обменять на фальшивые государственные деньги, ибо настоящие-то фабрикуете только вы?
На нас сразу обратили внимание.
Не скажу, чтобы я почувствовал себя особенно приятно. Я знал, что, если заметят наш грим, нам несдобровать или, в лучшем случае, придется выдержать жаркую схватку.
— Ну, ты, сударь батюшка, Христос из «Кипарисового сада», нас не учи, какие у нас деньги. У нас-то деньги кровью достаются, не то что у тебя, обкорналого жеребца!
Глазки скопца засверкали бешенством, но зато эта фраза имела решительный успех среди отверженных.
— Ловко его! Молодчага! Так его, старого пса!..
Путилин швырнул на дно бочки серебряные часы.
— Не возьму! — резко взвизгнул скопец.
— А... а ежели в таком случае сумочку твою да на шарапа я пущу? Ась?
— А-го-го-го! — загрохотал «Хрустальный дворец».
Трясущимися от злобы руками старик схватил часы и вышвырнул Путилину пять рублей.
Это была огромная цифра, попросту говоря — взятка. Старый негодяй испугался угрозы переодетого сыщика и хотел его задобрить.
Когда мы выходили из страшного подвала, около дверей стоял парень в кожаной куртке. Он о чем-то тихо шептался с чернобородым золоторотцем.
«Так, стало, сегодня придешь туда?»
«Приду...»
«Упомни: Расста...»
В эту секунду он заметил нас и сразу смолк.
На девятый день, после довольно обширной прогулки, навестив чуть не двенадцать больных, я, усталый, сидел перед горящим камином. Мысль о моем друге Путилине неотступно преследовала меня. Я думал об этом таинственном отрезании одиннадцати голов. Все трупы вместе с полицейским врачом исследовал и я. Меня поразила одна особенность: все одиннадцать были обезглавлены одним способом: сначала нож втыкался острием в сонную артерию, а затем сильным и ловким движением производился дьявольский «кружный пояс», благодаря которому голова отделялась от туловища.
Утомленный этими страшными бессонными ночами и дневной практикой, я, согретый огоньком камина, задремал. Это был не сон, а так, какое-то кошмарное забытье. Рисовались голые трупы, кровь, отрезанные головы.
Сильный звонок вывел меня из состояния этого полубреда, полукошмара. Я вздрогнул и вскочил с кресла.
Передо мной стоял мой лакей.
— Что такое?
— Так что, барин, какая-то компания подъехала на тройке. Важный, но хмельной купчик молодой желает вас видеть, — доложил он мне.
— Пусть войдет!
Дверь моего кабинета распахнулась. На пороге в роскошной собольей шубе, отороченной бобрами, стоял красавец — молодой купчик. Сзади него во фраках со значками вытянулись два лакея в летних пальто.
— Что вам угодно? — направился я к собольей шубе.
Лицо красавца купчика осветилось веселой улыбкой.
— Помощь нам подать, господин доктор!
— Позвольте, господа, в чем дело? Кто из вас болен? Почему вы все трое ввалились в мой кабинет? Там есть приемная.
Какой-то леденящий ужас и страх под влиянием кошмарного забытья охватили меня.
— Не узнаешь? — подошел ко мне вплотную купчик в собольей шубе.
— Позвольте... Кто вы?..
Саркастический хохот пронесся по моему кабинету.
— Я-то кто? А Ивана Дмитриевича Путилина знаешь?
— Как?!! Ты?!!
— Я. Собственной своей персоной, дружище! Довольно заниматься маскарадом. Едем. Ты, конечно, не откажешься присутствовать при том, как будут снимать «двенадцатую голову», а именно голову с туловища твоего друга?
Затем, переменив шутливый тон на серьезный, он тихо мне проговорил:
— Захвати с собой хирургический набор и все вообще, что требуется для оказания первой помощи. Я боюсь, что дело будет жаркое.
Через несколько секунд мы находились уже в санях, это были пошевни, крытые красным бархатом.
— Хорошо загримировался? — тихо смеясь, обратился ко мне Путилин.
— Чудесно! — искренно вырвалось у меня. — Но, ради Бога, скажи, куда мы едем?
Наступила долгая пауза. Мой друг что-то сосредоточенно чертил пальцем по заиндевевшим крыльям пошевней-саней.
— Прости, ты о чем-то меня спрашивал? — словно пробуждаясь после долгого сна, спросил он меня.
— Куда мы едем, Иван Дмитриевич?
— Ах, куда мы едем? Довольно далеко... может быть, на тот свет. Предупреждаю тебя, если ты боишься, сойди, пока есть время. Потом, при неуспехе, поздно будет. Ты веришь в меня?
— Верю! — вырвалось у меня.
— Так о чем же ты спрашиваешь?