Но я ясно видел, что Путилин распоряжался как бы нехотя, словно сам не доверял целесообразности тех мер розыска, которые предпринимал.
Я хорошо изучил моего гениального друга. Я чувствовал, что делает он все это больше для пустой формальности, для очистки совести.
— Позовите мне X! — отдал он приказ.
X был любимый агент Путилина. Силач, бесстрашный и находчивый.
— Слушайте, голубчик, сейчас мы с вами побеседуем кое о чем.
Затем он обратился ко мне:
— Поезжай, дружище, домой и ожидай меня ровно в восемь вечера. Сегодня ночью мы продолжим наши похождения. Только отпусти лакея.
В логовище зверя
Стрелка часов показывала ровно восемь, когда раздался звонок. Я поспешно открыл дверь и попятился, удивленный: первой вошла в мою переднюю... девушка, которую я вчера видел убитой на Сенной площади.
Крик ужаса готов был сорваться с моих уст, как вдруг раздался веселый смех Путилина, вошедшего вслед за девушкой.
— Не бойся, дружище, это — не привидение, а только моя талантливая сотрудница по трудному и опасному ремеслу.
— Фу-у, черт возьми, Иван Дмитриевич, ты всегда устроишь какую-нибудь необыкновенную штучку! — вырвалось у меня. — Но, Боже мой, какой великолепный маскарад! Совсем она!
Я, подробно осматривавший труп, заметил даже большую черную родинку на левой щеке девушки.
Путилин был искусно загримирован, но в обыкновенной сильно поношенной и продранной триковой тройке.
— А мне в чем ехать? — спросил я.
— Да так, как есть... Только сомни воротник и обсыпь себя мукой или пудрой...
Я исполнил повеления моего друга, и через несколько минут мы вышли из квартиры.
У ворот нас ждал любимый агент Путилина.
— Все?
— Все.
«Малинник», знаменитый вертеп пьянства и разврата, гремел массой нестройных голосов.
Если ужасы Вяземки днем были отвратительны, то неописуемые оргии, происходящие ночью в «малиннике», были поистине поразительны. Все то, что днем было собрано, наворовано, награблено, — все вечером и ночью пропивалось, прогуливалось в этом месте.
Тут, мнилось, Бог совершенно отступался от людей, и люди, опившиеся, одурманенные зверскими, животными инстинктами, находились во власти Сатаны.
Когда мы подошли, стараясь идти не вместе, а поодиночке, к этой клоаке, Путилин сказал:
— Барынька, вы — останьтесь здесь. Мы с доктором войдем сюда и, наверное, скоро вернемся.
Мы вошли в ужасный притон.
Первое, что бросилось нам в глаза, была фигура страшного горбуна.
Он сидел на стуле, низко свесив ноги, свои страшные длинные ноги. Было такое впечатление, будто за столом сидит только огромный горб и огромная голова.
Лицо горбуна было ужасно. Сине-багровое, налившееся кровью, оно было искажено пьяно-сладострастной улыбкой.
На коленях его, если можно только это назвать коленями, сидела пьяная девочка лет пятнадцати.
Она, помахивая стаканом водки, что-то кричала тоненьким сиплым голоском, но что она кричала — за общим гвалтом разобрать было невозможно.
— Горбун! Дьявол! — доносились возгласы обезумевших от пьянства и разврата людей.
Кто-то где-то хохотал животным хохотом, кто-то плакал пьяным плачем.
— Назад! — шепнул мне Путилин.
Мы быстро, не обратив на себя ничьего внимания, выскочили из этого смрадного вертепа.
Я был поражен. Для чего же мы отправились сюда?..
— Скорее! — отдал приказ Путилин агенту и агентше, поджидавшим нас.
Нас толкали, отпуская по нашему адресу непечатную брань. Кто-то схватил в охапку агентшу, но, получив здоровый удар от агента, с проклятием выпустил ее из своих рук.
— Дьявол! Здорово дерется!..
Минуты через две мы очутились перед той лестницей, ведущей на «галдарейку» флигеля, по которой сегодня утром подымался горбун.
Путилин поднялся первый. За ним — агент, потом я, последней — агентша-сыщица.
— Вы ничего не знаете? — терзаемый любопытством, тихо спросил я ее.
— Да разве он скажет что-нибудь наперед? — ответила загадочно она.
Вот и эта галерея, вонючая, зловонная.
Она была почти темна. В самом конце ее только из крошечного окна лился тусклый свет сквозь разбитое стекло, заклеенное бумагой.
Перед нами была небольшая дверь, обитая старой-престарой клеенкой. Длинный засов, на нем — огромный висячий замок.