Стараясь не дышать, Болек подошел к девушке и склонился над ней, вдыхая едва уловимый аромат каких-то цветов, смешанный с щекочущим ноздри тончайшим запахом молодости и здоровья. Голова у него вдруг невыносимо закружилась от нетерпения, сердце глухо запрыгало в недрах его огромной груди, и он, повинуясь нахлынувшему тяжелой горячей волной желанию, чуть не упал на девушку, готовый тут же растерзать или даже целиком проглотить ее... Но Болек лишь удивленно дотронулся до девушки, и она вдруг зашевелила губами и отвернула голову в сторону. Грудь ее начала мерно вздыматься перед самым носом у "акробата". Этого он уже не смог снести. На всякий случай воровато посмотрев по сторонам, Болек лег в мох рядом и, нетерпеливо сунув свою "пушку" в карман, прильнул к девушке, жадно обхватив ее своими огромными руками. Дрожь прошла по всему ее телу, и она чуть слышно застонала, поворачивая голову то вправо, то влево. Губы ее что-то беззвучно шептали... Хмель забродил у Болека в крови, какой-то неуемный горячий ветер засвистел у него в голове, выметая оттуда весь сор нехитрых мыслей и оставляя лишь голую равнину, выжженную зноем желания. Когда губы его бескровного рта с желтыми и острыми, как у мелкого грызуна, зубами коснулись перламутровой свежести ее губ, Болек увидел у своего носа огромную "пушку", дуло которой девятимиллиметровой черной дырой холодно заглядывало прямо в душу, уже приготовленную для сладкого удовольствия.
- Ну, слезай, Болек, покайфовал и хватит,- сказал Паша шепотом откуда-то из-за спины "акробата", шаря у него в карманах,-только тихонько, без резких движений, а то братва, не дай Бог, услышит, и мне придется провентилировать тебе мозги. Ведь интересно: сколько извилин у тебя в голове? А вдруг там одна кость?
Паша Колпинский извлек из кармана Болека его оружие и легонько пихнул его носком ноги в бок.
- Ну давай, отваливайся от девушки. Я смотрю, ты на дармовщинку любишь? Не хорошо, такие "бабки" зарабатываешь, а все норовишь на халяву.
Оксана Николаевна оттолкнула от себя оцепеневшего "акробата" и вскочила на ноги, одергивая юбку и оглядываясь по сторонам. Она прислушивалась к лесу. Преследователи, вероятно, уже миновали их, поскольку треск сучьев и отчаянная, доходящая до истошного крика брань Николая Николаевича слышалась метрах в ста впереди них.
- Паша, отдайте мне теперь мой,- сказала Оксана Николаевна, указывая на "пушку" Крестовского.
Взяв из рук Паши оружие, она подошла к сидящему на пригорке Болеку и с силой приставила к его лбу холодное дуло, оцарапав надбровие.
- Где тот человек, у которого вы взяли этот пистолет? Отвечайте мне. Уверяю вас, его жизнь для меня несомненно дороже вашей, так что я даже не буду обременять товарища (Ксюша показала на Пашу) неприятной просьбой прикончить такого негодяя, как вы. Я это сделаю сама и через две секунды. Где он? Раз, два...
Глаза у Болека вылезли из орбит от такого неожиданного сюжетного поворота. Он вдруг понял, что сейчас эта нежная и прекрасная действительно вышибет ему мозги.
- Там,-быстро ответил он на счет "два".
- Где там? Он жив?
- Жив, жив. Он там, за трансформаторной будкой под листом фанеры.
- Где эта будка?
- Отсюда где-то в километре...
Ксюша замерла, прислушиваясь. Преследователи возвращались, они кричали звали Болека.
- Они ищут его. Минуты через две будут рядом,- шепотом сказал Паша, наставляя на Болека его "пушку" и словно раздумывая, не прикончить ли свидетеля, который покорно молчал, преданными глазами глядя то на Пашу, то на девушку, понимая, что любое даже незначительное слово может теперь решить их сомнения не в его пользу
- Павлик, ты же меня знаешь,- начал шепотом Болек,- я ведь против тебя никогда ничего не имел. Это же все старый козел, он заставил, разорался А мне ведь на него с высокой колокольни, мне ведь все равно и на контейнер этот плевать я хотел...-говорил шепотом Болек, пытаясь оттянуть смертельную развязку
Бледный, с голубыми от слабости и потери крови губами. Паша стоял перед самым "акробатом" и совсем не слушал его. Ему вновь стало плохо: ноги и руки слабели, и он чувствовал, что каждую секунду может упасть. Братва была где-то уже совсем рядом У Паши вдруг подкосились колени, закружилась голова, и тошнота вместе со слабостью подкатилась к самому горлу. Но перед тем как упасть, он резко опустил свой кулак с выступающей из него рукояткой на голову Болека...
- Ищите "акробата", он где-то здесь. Не верю, сынки, что этот сучара завалил его. "Пушку"-то мы у него отобрали, и потом, никто не стрелял,- говорил Николай Николаевич, по-волчьи принюхиваясь к лесу и рыская по сторонам в поисках пропавшего бойца.
- Так ведь не слышно его нигде, Николаич. А у этого Колпинского и нож мог быть,- говорил белобрысый Витенька, на всякий случай ежесекундно оборачиваясь, чтобы избежать нападения с тыла.
- Не,- сказал Лелик,- у Колпинского пера точно нету, я знаю.
- Может, пера и нету, а вот всякие там звезды или стрелки - это добро у него может быть. Ты ведь, Лелик, сам говорил, что Колпинский - бывший каратист и когда-то учился Приемам нинзя...
- Ша, сынки, вот он, "акробат",- Николай Николаевич выскочил на поляну и подбежал к Болеку.-Дышит, дышит сынок. Трясите его, приводите в чувство...
Ксюша шла через многочисленные пристанционные пути, поддерживая Пашу, который едва переставлял свои ставшие ватными ноги, напрягала все силы. Они шли в обратном от станции направлении.
- Где-то там, за цистернами, должна быть дрезина. Я видел ее,- с трудом говорил Паша тихим голосом, не открывая глаз.
Ксюша все время оглядывалась: с минуты на минуту она ожидала погоню. Судя по тому, что цистерны виднелись в километре от них, до дрезины было еще очень далеко.
- Павлик, ну потерпите еще. Мне вас не дотащить! - молила она раненого, видя, как быстро силы покидают его.- Надо еще немного потерпеть, ну еще чуть-чуть.
Вдруг где-то сзади раздался выстрел. Ксюша остановилась, переводя дух, и обернулась: метрах в трехстах от них с опушки леса за ними бежали четверо бандитов, правда, одному из них помогали. Ксюша попробовала бежать быстрее, но Паша уже просто волочил ноги, повиснув на ней.
- Все, не уйти,- сказала Ксюша, бессильно опускаясь на щебенку как раз между рельсами одного из путей.
Силы оставили ее, и она заплакала. Паша лег рядом. Он уже бредил. Ксюша сидела над Пашей, бормочущим что-то невнятное, и никак не могла остановить душившие ее слезы. Все, все оказалось зря: и эти разыгранные на пару со Счастливчиком и Пашей инсценировки, и стрельба в кабине тепловоза, и бегство. Счастливчик не спасет человечество, потому что он лежит где-то у трансформаторной будки, и еще не известно, жив ли он; рядом умирает его товарищ, и сама она через несколько минут, возможно, будет растерзана и застрелена бандитами.
Нет, Оксана Николаевна не жалела себя; ей просто было очень горько от того, что все, с таким трудом сделанное ими здесь, оказалось бесполезным: и вот теперь никто не сможет преградить путь смертоносному грузу... Она вспомнила вдруг Крестовского: его веселое остроумие и чуть нагловатый напор, его всегдашнее везение и уверенность в личном бессмертии "Эх, Счастливчик,- подумала она с грустью,- ведь ты, дорогой мой, увы, оказался простым смертным, а совсем не Кощеем..."
Братва была уже метрах в двухстах от Ксюши и Паши. Вероятно поняв, что им уже не будет оказано никакого сопротивления, бандиты перешли с бега на быстрый шаг.
Ксюша положила рядом с собой пистолет и уставилась на него, думая о чем-то своем. Где-то совсем недалеко, в районе станции, диспетчер отрывисто переговаривался с эксплуатационниками по радио, а тяжелые составы гремели сцепками, когда гудящие тепловозы пытались сдвинуть их с места. За спиной у Ксюши надрывался свисток, пытаясь перекричать Ксюшину боль...
Медленно-медленно и как-то механически она обернулась заплаканным лицом и уставилась невидящими глазами на что-то плывущее на нее со стороны цистерн и вагонов, к которым еще три минуты назад они так спешили, теряя последние силы и надеясь на чудо. Это была дрезина - вероятно, та самая, о которой говорил Паша.