Все это, оказывается, услышал царь. Не промолвил он ни слова — ни злого, ни доброго, повернулся и пошел прямо к своей матери. Спросил он мать грозно: «Чей я сын?» Та спокойно отвечала: «Государь, знаю, что царь, подобный тебе, не видан под солнцем, царство свое видишь ты сам. Чьим же сыном ты можешь быть? Достойно ли тебя спрашивать об этом?» Царь был вне себя от гнева и снова спросил: «Скажи мне правду, кто был мой отец, терпение мое на исходе!» Мать опять отвечала: «Что говоришь ты, царь! Разве ты не сын высокого государя Имариндо? Если ты не знал, кто твой отец, должен был спрашивать раньше, а не теперь». Вскочил государь в ярости и поклялся страшной клятвой: «Если не скажешь мне правды, убью тебя»!
Испугалась царица, увидев государя в неистовом гневе, и промолвила: «Не гневайся, государь! Для тебя обидного ничего нет. Успокойся и выслушай меня, скажу тебе правду». Услышав такие слова, царь смягчился и стал заклинать ее: «Скажи мне правду!» Сказала она: «Если бы ты берег себя и доверял нам, то вся Хазарская страна считала бы тебя желанным сыном государя Имариндо, но ты пожелал узнать о себе, и я скажу тебе, ибо думаю, что плохого тебе я не сделала.
Отец твой был великий и могучий правитель, вызывающий зависть у всех царей, владений и богатств у него было сверх меры, не было числа городам, крепостям и сокровищам. Дожили мы до старости, но не удостоились ни сына, ни дочери. Молили мы со слезами господа даровать нам дитя и сожалели о том, что богатство наше и величие унаследуют другие и все достанется чужим властителям. Но смилостивился над нами бог, и я забеременела. Тогда новая забота появилась у государя: «А вдруг родится дочь?» Но мне он ничего не говорил и меня не обижал. Когда пришло время, царь доверился повитухе: «Если родится девочка, не говори никому. Быть не может, чтобы в таком большом городе в это же время не родился и мальчик, ты обменяй!» Пообещал он ей великие милости. Отец твой был поваром, а мать прислуживала нам во дворце, и, тебе или нам на счастье, у меня и твоей матери в один и тот же день начались боли в животе. Она хотела уйти, но повитуха сказала: «Куда она теперь пойдет? Дом ее далеко: увидит ее кто-нибудь — нам позор; пусть остается здесь».
Когда я разродилась, все закричали: «Мальчик!» Поднялось ликование: то одни приходили поглядеть, то другие. А повивальная бабка молвила: «Едва дождался царь желанного ребенка — так просто я его даже отцу с матерью не покажу. Дала я обет господу, возьму я младенца, повешу себе на шею, обойду сотню дворов и раздам подношения нищим. До тех пор к груди дитя не поднесу, никому не покажу, и пусть никто не сопровождает меня». Завернула она новорожденного в мягкую ткань и отправилась к жене повара. Только она вошла, как ты родился. Повитуха подбросила ей мою дочь так, что они ничего не заметили, а тебя завернула в тот же свивальник и принесла мне.
Пока тебе не исполнился год, я не знала правды, а царь знал. Наша дочь воспитывалась у твоей матери, а ты — у нас. У царя, оказывается, сердце болело, что его дочь живет не так, как ей подобало, а я ничего не знала! Когда твоя матушка приводила девочку, я видела, что она прекраснее жемчужины и сверкает, как заря. Дивилась я и говорила: «Хоть бы у Насра была такая жена — царская дочь; разве не обидно, что такая красавица — дочь простого человека?!» Царь улыбался, но было заметно, что его что-то тяготит.
Однажды мы сидели наедине и беседовали о тебе. Царь сказал мне: «3а всю жизнь не таил я от тебя ни слова и не делал ничего без твоего ведома. Но вот уже год, как совершил я одно дело, которое тяготит меня, но еще больше тяготит меня то, что скрыл я его от тебя. Сейчас я расскажу тебе все. Не трепещи и не сочти за позор, иного средства я тогда не мог найти». Дрогнуло у меня сердце, и ничего я не смогла сказать в ответ. Но он сказал: «Дело это не столь печально». Поведал он мне обо всем и молвил: «Тяжко мне, и господа бога страшусь я, ибо моя дочь живет [у простых людей], а мы лелеем сына повара». Ответила я государю: «Раз свершилось то по воле и приказанию вашему, легко и другое свершить. О том не кручиньтесь. Я по-доброму уговорю отдать мне ту девочку и взращу ее, чтоб была она вас достойна. Будут они расти вместе, когда же юноша наберется ума, увидит такую красавицу луноликую, думаю, полюбит ее. Тем же, кто ничего не знает, мы скажем: на старости лет мы удостоились единственного сына, не станем его против себя настраивать, пусть делает что хочет. Таким образом труды наши и воспитание его не пропадут даром и наша дочь не потеряет своего наследства».
Выслушав мои речи, государь развеселился и поблагодарил меня. На следующий же день взяла я у жены повара девочку и сказала ей: «Дитя это не про вас, я выращу ее для царевича Насра, ему она ровня». Та несказанно обрадовалась и возблагодарила господа: «Не стою я того, чтобы моя дочь царский дворец топтала». Привела я девочку и растила вас вместе в холе и неге, истинно по-царски. Когда вы выросли и стал ты разумом зрел, полюбил ее, не знал покоя ни днем, ни ночью. В ней тоже заметна была любовь к тебе. Родители твои умерли рано, и господь полностью доверил тебя нам.
Так прошло десять лет. Справили мы вам свадьбу, сказав всем, что царевич-де тает от тоски и как бы милость божья не обернулась против нас гневом! Пока он в здравом рассудке, поженим их, а дальше — он знает, как ему поступать. Через два года после свадьбы объявили тебя царем. А еще через пять лет покинул государь этот мир и меня, несчастную, жизнь земную хулящую, а сам пошел по безвозвратной дороге, тебе же оставил все, что ты видишь. До сих пор ты считался царским сыном и царем, а дочь мою, как ей то вовсе не подобало, называли дочкой повара те, кто был свидетелем тех событий. Раз пожелал ты услышать правду — вот она: ты — сын повара, царица же — царская дочь!»
Понравилась царю эта история. Утром вышел он из своих покоев и велел привести смотрителя виноградников. Спросил его: «Есть ли в моем винограднике человеческая могила?» Тот отвечал: «Если государь не разгневается на меня за правдивый ответ — доложу». Молвил царь: «Говори, не бойся!» И рассказал он: «Батюшка ваш, блаженной памяти государь, был весьма суров и безжалостен, никто не смел его ослушаться. Велел он разрушить на кладбище церковь, вырыть покойников, сжечь их, а на том месте разбить виноградник. Мы мертвых тревожить не стали, а лозу высадили. Не могу сказать точно, сколько могил под вашим виноградником!»
Тогда велел царь привести пастуха и сказал ему: «Не бойся, говори правду, клянусь головой своей, не накажу тебя! Отчего отдал ты барашка собаке на выкорм?» Пастух ответил: «Царь будет неповинен в моей смерти, ибо я достоин казни, но, чтобы выслужиться перед владыкой, бедняку приходится вершить много недостойного. Овца принесла двойню, и жалко мне стало ягненка убивать. Подбросил я его собаке. Когда он вырос, я увидел, что он очень хорош, и по глупости своей решил: «Где угадать царю, что такой добрый барашек вскормлен собакой, поднесу ему, милость заслужу». Вот как это получилось». Мы все присутствовали при разговоре царя с пастухом и смотрителем виноградников. Царь был весел, а мы дивились, зачем он их допрашивает.
Потом царь призвал тех трех юношей и спросил их: «Как вы повеселились вчера?» Они ответили: «По милости вашей так, как были того достойны». — «О чем вы говорили?» Братья в ответ: «О чем вели беседу? За вашу щедрость выпили, насытились и уснули». Царь тогда молвил: «Я все знаю, не скрывайте. Но откройте мне, как вы угадали, что барашек вскормлен собакой?» Старший брат ответил: «Благоденствуй вовек, государь! Барашек был жирен да гладок, но мясо его было так невкусно, что невозможно было проглотить ни куска, потому я и сказал, что выкормлен он собачьим молоком».
Спросил царь среднего брата: «А ты как угадал, что лоза взросла на могиле?» Тот ответил: «Вино имело алый цвет и было весьма крепкое, сладкое, зла пьющему не приносило, но такое тяжелое, словно я испил собственной крови, и потому я сказал: никак, на чьей-то могиле выросла лоза, иначе вино не было бы таким».
Пока царь их допрашивал, младший перепугался: вдруг и его спросит, стал искать, куда бы спрятаться, но укрыться было негде. Тут и к нему обратился царь: «Теперь ты предстань предо мною и доложи: отчего приравнял ты меня к сыну повара?» Младший брат клятвенно отрицал все, но после понял, что ложью навлечет на себя еще больший гнев, и ответил, отринув страх: «Как я мог это заметить? Разве знал ты ущерб в богатстве или в славе? Одевался неподобающе или вести себя не умел? Бог свидетель, что во многом ты превосходил других государей! Но при твоем дворе ничто не упоминалось так часто, как половник и шумовка, а я по слепоте своей, не рассудив, произнес неподобающие слова: «Никак, этот царь сын повара». Ведь при царском дворе речь должна идти о вооружении войска, о конях и доспехах, об игре в мяч и охоте, выборе соколов и всяких доблестных делах, а не о половнике и шумовке».