Колонисты уже ждали приезда Рутгерса. На него посыпались жалобы, обвинения, упреки:
— Паровые котлы, станки, машины валяются беспризорными.
— Нет порядка, нет руководства.
— Нам не дают работы!
И во всех жалобах — на английском, немецком, голландском, венгерском — одно и то же имя: Ангевич. «Ангевич не дает нам работать». «Ангевич не пускает нас к машинам».
Первая группа колонистов — 62 человека — прибыла в конце мая, недавно приехали еще 100, и все твердят одно: «Мы болтаемся здесь, как бездельники».
— Вот посмотрите. — В руку Себальда ложится бумажка. В ней черным по белому:
«Американский колонист Джон Вебе по небрежности и неумению неправильно включил мотор в лесопилке и сжег его. По вине этого неквалифицированного рабочего предприятию нанесен большой ущерб. Впредь всем приехавшим из-за границы колонистам строго запрещается работа у машин и во всех мастерских Кемерова.
Ангевич, управляющий Кемеровского района.
Кузбасстреета».
— А Хейвуд? — спрашивает Себальд. — Разве он не мог отстоять ваши права?
— Что Хейвуд! Он торчит у своих сезонников. Больше ему ни до чего нет дела.
Себальд и Бронка направились к двухэтажному деревянному дому, построенному американскими сезонниками, пока единственному достижению колонии. Перед ними развернулась ошеломляющая картина. Возле дома на груде досок, окруженный строителями, восседал Хейвуд. В левой руке он держал клочок бумаги, в правой — карандаш. Сделав какую-то отметку, он засовывал бумажку в левый карман, а. из оттопыренного правого доставал пачку денег, отсчитывал несколько купюр и передавал их стоящему возле него рабочему. Потом подходил другой, и все начиналось заново. Бумажка в левый карман, деньги из правого в руку рабочего. Так выглядели методы расчета и бухгалтерии, принятые в ИРМ.
И все-таки в течение немногих месяцев они построили этот двухэтажный дом более чем на двести человек, с общественной столовой. Но это построено без всякого проекта. Все делается по-домашнему: работа и зарплата, без контроля, без плана.
Себальд знал стиль работы американских сезонников. Технические вопросы до мельчайших деталей каждодневно обсуждались на собрании рабочих. Часами длились обсуждение и споры. Было чудом, что при такой трате времени работа все-таки шла. Все это надо изменить, и немедленно. Себальд энергично взялся за дело.
Поддерживаемый партийной организацией и профсоюзом, Себальд вынуждал Ангевича принимать все свои предложения, все больше ограничивал его власть, шаг за шагом отвоевывал почву у прежнего правления.
Руководство работой временно передали треугольнику: Себальду, Хейвуду и Ангевичу. Приказ не допускать колонистов к машинам отменили.
Среди первой группы приехавших в Кемерово колонистов был голландский инженер-строитель Баарс, ему поручили возглавить строительство домов.
— Пора кончать с собраниями и дискуссиями, с решением технических вопросов путем голосования, — объяснял Себальд сезонникам. — Вами будет руководить инженер Баарс.
Зная, что Баарс в течение долгого времени работал в голландских колониях на Яве, Себальд не забыл предостеречь его: надо ясно представить себе сложность положения. Надо проявлять большой такт. Сезонники исключительно дельные и способные люда, но они, как дикие кони, не привыкли к узде.
Себальд не предотвратил стычку инженера с сезонниками. Собравшись однажды по старой привычке на излюбленном месте собраний под открытым небом, они, бросив работу, обсуждали какой-то технический вопрос.
— К черту! — заорал подбежавший Баарс. — Что за разговоры? Вы обязаны делать так, как я приказываю. Довольно болтовни, здесь решаю я.
— Проклятый плантатор!
— Ты думаешь, мы тебе индийские кули!
— Хватайте его, ребята, в реку!
Сильные руки сезонников уже протянулись к Баарсу.
Положение спасла оказавшаяся невдалеке Бронка.
— Товарищи, товарищи! — на бегу кричала она. — Мы должны вместе… Вы — рабочие и инженеры. Надо работать дружно. Товарищи, вы должны подчиниться…
Постепенно Себальд всё крепче брал в свои руки бразды правления. «Дисциплина — это основное», — с этой мыслью он начинал свой рабочий день. Это требование определяло все его поступки.
Колонистов, открыто проповедующих анархизм и противящихся каждому распоряжению, без долгих разговоров отправили на родину. Таких было 23 человека.
Во Владимирской шахте до сих пор почти не велись работы. Ее полностью передали колонистам.