— Люди? Это которые помойкой пробавляются? Нашел людей. Ну, воссияй.
— Опалить могу ненароком. Отойдите на семнадцать саженей.
— А почему именно на семнадцать? В метрах это сколько?
— В метрах? Отойди вон за березу.
— Трудно с тобой. — Фома Кузьмич уронил голову на руки. — То камень тебе, то палку потолще, то мелешь незнамо что про какого-то мытаря, то вдруг воссиять тебе потребовалось. Не простой ты парень. Нет, не простой. Одна снежи-и-нка еще не снег, еще не снег, — вдруг слезно заголосил он, с укором глядя на аггела. — Одна дождинка еще не дождь.
Аггел с минуту смотрел в небо и беззвучно шевелил губами, потом сказал тихо:
— Отдались Фома за березу.
— Верка-а-а! — заорал Фома Кузьмич.
Девочка положила на землю пакет с плодами чудесного дерева и подошла к отцу.
— Ну, чего тебе, алкаш?
— Не хами отцу. Отойдем вон за березу. Ему, вишь ты, воссиять нужно срочно. Смотри, тельняшку не спали, воссиятель.
— О Господи! — Девочка подошла к аггелу и взяла его за руку. Сам иди за березу, а я с ним останусь.
Аггел взглянул на девочку, одернул тельник, накинул на плечо торбу и зашагал к мусорным отвалам.
Лохматое измученное солнце грузно валилось на горизонт. Аггел стоял у подножия горы, смотрел на кровавый закат и размышлял о суетности мира. Фома Кузьмич нашел продранную раскладушку и дремал на ней. Аборигены грызли принесенные девочкой плоды и обсуждали пришедших.
— Говоришь, прямо на глазах выросла яблоня? — оттопырив нижнюю губу, засомневался Софокл.
— Ага, — подтвердила девочка. — Из ветки, на которой лисички жарили.
— Гипноз, — изобличил аггела литератор. — Жара и гипноз.
— А как же плоды? — спросила высокая худая дама со шрамом на щеке.
— С собой принес в заплечном мешке. Скоро яблочный спас.
— Яблоки? Вы видели в продаже такие яблоки?
— Сколько угодно. Крымский ранет.
— Чушь! Вы говорите чушь, сударь. Никакие это не яблоки. Возможно, это и не фрукты вовсе. Девчонка все выдумала, и это синтетический продукт из клетчатки, патоки и ароматизаторов. — Дама ухватила девочку за плечо. — Ведь выдумала? Да? Сознайся.
Девочка вывернулась и повертела пальцем у виска.
— Чокнутая, что ли? Зачем мне?
— Мало ли, — неопределенно сказала дама со шрамом. — А потом винный фонтан учудил, — сказала девочка.
— Высокий? — зачем-то спросил спившийся литератор.
— Может, простая вода? Гейзер внезапный? Бывает, — сказал не старый еще однорукий бомж Славик.
— Ага, вода Как же. Отец этой водой надрался, как хрюшка. Пока был трезвый, говорил, что рислинг, — сказала девочка.
— Гипноз, — неуверенно повторил литератор. — Или иллюзионист. КИО.
Однорукий бомж мечтательно улыбнулся.
— Фонтан рислинга? Трюк? Пусть повторит на бис.
Аггел подошел к собравшимся, интеллигентно, прикрыв рот рукой, зевнул и сел верхом на мятую молочную флягу. Все почему-то тоже зевнули и уставились на него. Аггел оглядел аборигенов свалки.
— В одном поселке городского типа жили два мытаря. И вот однажды…
— Один, — перебил аггела проснувшийся Фома Кузьмич. — Думай, что говоришь. Это курей и коз у него было некуда девать, а мытарь был один.
— Мытарь? — удивился бомж. — Это кто же такой?
— Комиссар налоговой полиции, — пояснил литератор.
Звонко ударившись ногой о жестяную флягу, аггел встал и ушел в наступившую ночь.
Утром ни свет ни заря аггел разбудил девочку и попросил научить его буквам. Девочка громко в голос зевнула.
— Букварь нужен.
— Вот. — Он показал заляпанную изодранную книжицу с интеллигентным малышом на обложке.
Выучив буквы, аггел прочел недельной давности «Комсомольскую правду», растерзанный томик «Тысячи и одной ночи», глянцевый журнал «Кое-что кое о ком» и снова задумался о суетности мира. В обед к нему подошли три дамы. Две помоложе и дама со шрамом на щеке пригласили его к столу.
— На первое сегодня солянка с каперсами, на второе голубцы. Закуска и десерт по выбору, — сказала дама со шрамом.
Обед был сервирован в стороне от духовитых развалов на длинном столе. Когда все расселись, аггел оглядел сидящих, благословил трапезу и начал:
— Дошло до меня, что в одном поселке городского типа жили Киркоров и Магомаев, — произнес он и посмотрел на Фому Кузьмича.
Фома Кузьмич положил ложку на стол, нахмурился и уставился на аггела.
— И вот однажды, — осторожно сказал аггел, глядя на Фому Кузьмича.
— В разных, — сказал Фома Кузьмич.
— Что в разных? — тоскливо спросил аггел и укоризненно
— Думай, что говоришь. В разных местах эти мужики живут. Один у себя, другой у себя. И, говорят, терпеть друг друга не могут. Так что уж извини, — с издевкой произнес Фома Кузьмич.
— В разных, — подтвердила Мадонна. — Уж я-то знаю. У Филиппа дача на Рублевке, а у Магомаева где-то рядом с Баку.
— Вот, говорят, вы винцо из земли умеете, — сладким голосом сказал однорукий бомж Славик. — Как-то не очень верится.
Аггел встал, выломал ножку из своего стула, выбил ею фонтан кагора рядом со столом и удалился.
А к вечеру к ним приехали на грязном козелке с мигалкой сержант Никодим Петрович и простой мент Федя. Никодим Петрович был сиз лицом и свирепо маялся похмельем. Федя, наоборот, был худ, лупоглаз и затянут в новенький камуфляж. Старуха Извергиль изобразила тихую радость «Наконец-то!», пригласила их в дом и брякнула на стол бутылку хорошей водки. Никодим Петрович опрокинул стакан, дрогнул телом и спросил: «Как дела?» Федя выпил, ничего не спросил и стал смотреть по сторонам.
— Как бы матросик у тебя объявился, — сказал Никодим Петрович, нюхая эклер с марципаном. — Народ смущает. Тут еще или ушел?
— Вот уж не знаю, товарищ лейтенант, — проворковала старуха, — народ тут вольный, гулящий. Нешто за всеми уследишь? Про морячка не ведаю.
— Как это не ведаешь? Сигнал был! — веско произнес сержант, выливая остатки водки в стакан. — Федя, разберись!
Федя молча откозырял и исчез. Никодим Петрович посмотрел ему вслед и прошептал оперным басом:
— Партию контрабанды взяли. Через твою свалку пропущу. Как бы сожгу бесследно на твоем полигоне. Поняла?
— Так точно, товарищ капитан, — отрапортовала старуха Извергиль.
Никодим Петрович успел изрядно откушать семужки и уже перешел к заливной осетрине, когда Федя привел аггела. У аггела был фингал под глазом, и он удивленно озирался по сторонам. Федю мотало в разные стороны, смотрел он в потолок, в руке у него мотался ствол, и он старался держать аггела на мушке.
Никодим Петрович проглотил рыбу, встал, выдернул у Феди оружие, арбузным кулаком двинул ему в зубы, спросил удивленно:
— Ты чего?
Федя вытянулся в шатающуюся струнку, пробормотал:
— Кагор… море разливанное… фонтан…
— Что? Какой фонтан? Почему рукоприкладство? — Оказывал… не желал…
— Кругом!!! — рявкнул сержант. Брысь в машину!
Федя, руки по швам, шагнул в закрытую дверь, распахнул ее лбом, исчез.
Старуха, сидя за столом, напряженно вгляделась в аггела, спросила:
— Есть хочешь, мил-человек? Садись за стол. Аггел посмотрел на старуху, потом на сержанта.
— Не положено.
— Да ты взгляни на стол, матросик. Осетринка заливная с хреном. Где еще доведется?
Аггел потрогал рукой вздувшийся фингал.
— Не положено.
— Не положено, конечно, — согласился Никодим Петрович. — Но я разрешаю. Можешь врезать стакан.
— Не положено.
— Так, — произнес Никодим Петрович с некоторой досадой. — А как тебя звать, матросик? Документ можешь предъявить? Болтают о тебе разное.
— Не матрос я, а пастух, ежели вникнуть, — неопределенно сказал аггел, поглаживая фингал. — Потомственный пастух.
— Так, — произнес Никодим Петрович. — А документ есть? Аггел оглянулся и, не увидев Фомы Кузьмича, начал интимным завлекательным голосом:
— У одного мытаря в поселке городского типа было стадо послушных овец и одна заблудшая. И вот однажды… — Аггел оглянулся и посмотрел на дверь. — …И вот однажды, не досчитавшись ее в стаде, мытарь возроптал, взял посох, оставил стадо свое и пошел на поиски. И сколь велика была радость его, когда отыскал он заблудшую овцу среди козлищ алчущих. И возблагодарил он Господа за милость сию.