Аггел замолчал и проникновенно посмотрел в заплывшие глаза сержанта.
— Так, — произнес Никодим Петрович и понюхал эклер с марципаном. — Стало быть, документа у тебя нет.
— Я вижу, что ты скверно понял меня, добрый человек. И причиной этого является похмельный синдром и иные заботы. Болит голова?
Никодим Петрович дернулся, случайно откусил эклер, брезгливо выплюнул его, растоптал и злобно взглянул на старуху.
— Голова? Чья голова? Моя голова? — Он шевельнул головой и почувствовал, как тяжелые булыжники переместились в ней и ткнулись в виски.
— Болит? — участливо спросил аггел.
— Побаливает, — сознался сержант.
Аггел возложил длань на пылающий лоб Никодима Петровича.
— А теперь?
Сержант тряхнул головой, еще раз тряхнул и удивленно ухмыльнулся.
— Прошла! Ловко! Ведь надо же! В один момент без всякого рассола. Так и запишем: терапевт. Но документик какой-никакой все же нужен. Паспорт или, скажем, книжка; трудовая из поликлиники.
— Трудовая книжка? — Аггел поправил торбу, одернул тельник, таинственно улыбнулся и начал: — Дошло до меня, что однажды в поселке городского типа случился пожар, и все мытари начали спасать золото, жен, скот и иное имущество. Но один из них пал ниц и взмолился Господу. И Всевышний ниспослал на поселок дождь и погасил пожар.
Никодим Петрович осторожно встряхнул головой, глубоко втянул в себя горячий, как в парилке, воздух, выдохнул облако перегара и занюхал его огрызком эклера.
— Ладно, терапевт. Ступай отсюда. Иди куда знаешь. Свободен.
— Стой! — вдруг сказала старуха. — А про какие иные заботы ты сейчас помянул, мил-человек?
Аггел светло улыбнулся. — Да это я так, к слову. Добрый человек осмысливал всуе, как ему половчее имущество присвоить, за которое подать властям не уплачена. — Аггел небрежно махнул рукой и повернулся к двери. — Дело житейское.
— Стоять! — тихо приказал сержант и выхватил ствол. — У тебя тут погреб есть? — спросил он старуху Извергиль.
— Там с прошлого раза консервы и колбасные изделия.
— Поместится. Колбасу своим скормишь.
— Заморозим. В нем холодильный агрегат работает. Отключить?
— Нет, — отрезал сержант.
Аггел возлежал на бычках в томате и размышлял о суетности и греховности мира, в который он попал. Температуру в погребе он не чувствовал, но его угнетало и раздражало обилие возможных вариантов своего поведения, обилие собственных возможностей. Во всякое время он мог вознестись и заново начать свою миссию, отыскав иную посадочную площадку на планете. Мог избежать злоключений, став невидимым для этих непутевых созданий. Мог, наконец, позволить себе разок воспылать гневом и испепелить к едрене фене этого драчливого балбеса Федю. Опять же мог укрыться в какой-никакой норе, уйти в анабиоз и переждать сотню-другую лет, пока тут все не устаканится. Только вот устаканится ли тут все само без стороннего вмешательства? Аггел горестно вздохнул и скорбно покачал головой, пачкая светлые кудри солидолом с консервных банок. Не внимают, не вникают в суть, не веруют, смотрят, куда не положено, ну это ладно, но к тому же еще и воруют, и податей не платят. Грешат, одним словом. Непрестанно грешат и живут в грехе без покаяния. Нет, уклониться от своего предназначения он не мог. Не мог позволить себе выйти из образа Спасителя, из образа Мессии. Инструкция составлена и подписана самим Верховным Пастырем и завизирована всеми мужами Вселенского Престола. Не может он ее нарушать, не имеет права. Аггел так сжал пальцами консервную банку, что она лопнула, и из нее полезла какая-то рыбная гадость. Положено ему спасать грешников? Положено. Стало быть, нужно спасать. Старуха. Аггел вспомнил седую с крючковатым носом и золотым зубом женщину, по догляду которой тучный злой мытарь сунул его в этот тесный острог с рыбой в липких, впивающихся в бока банках. Разумеется, если бы он смог без помех поговорить с ней наедине, он непременно обратил бы ее на путь истинный. Обратил бы, и покаялась бы, и стала бы жить в любви к Господу. Баба, какая ни есть, всегда остается бабой. Тут проблем нет. Вот мытарь? Да, ментяра та еще сволочь! Но и от него отступиться нельзя. Не положено. На то он и послан сюда Спасителем, чтобы всякую дрянную душонку тут спасать. Мысли о Никодиме Петровиче взволновали аггела, и, чтобы успокоить душу, он придумал и вслух поведал себе притчу о том, как тучный мытарь пошел в лес прятать краденое, провалился там в болото, и его с потрохами сожрали тигры рыкающие. Вообразив зверей, пожирающих жирного аппетитного мента, аггел благостна улыбнулся, вытер липкие руки о тельник и стал думать о самозабвенной любви и вечных ценностях.
СМУТА.РУ
Софокл, Фома Кузьмич, однорукий бомж и простой мент Федя пили кагор и беседовали о чудотворце. Литератор, Фома Кузьмич и бомж черпали вино чашками. Федя лежал на земле и пил из лужи. Литератор, оттопырив мизинец, нюхал напиток и глотал не сразу, держал секунду во рту, смакуя букет. Бомж пил зал пом чашку за чаш кой и мрачнел. Фома Кузьмич смотрел на вино с недоверием, всякий раз, перед тем как выпить, проверяя окружающих, живы ли еще, а проглотив, прислушивался к своему организму. Федя изредка озирался и жадно алкал из лужи аки пес.
— Божественный напиток. Нектар! — с чувством произнес литератор, испив очередную чашку.
— Пожалуй, согласился бомж. — Худо то, что напор падает Надолго ли хватит? Надо бы запас сделать в канистру
— Рислинг иссяк через полчаса, а этот вторые сутки бьет и хоть бы что. Странно это. Настораживает, — с сомнением пробормотал Фома Кузьмич.
— Нет, это не гипноз, — прочувствовав порцию, убежденно оповестил окружающих Софокл. — Купаж гипнозу не подвластен.
— Пожалуй, — снова согласился бомж и добавил озабоченно — Нужно флягу от молока отмыть и наполнить, пока напор есть.
Фома Кузьмич понюхал чашку и взглянул на литератора с подозрением.
— Натуральная выдержанная «Массандра» купажированная «Изабеллой», — резюмировал дегустацию Софокл.
Все, кроме Феди, молча взглянули на дегустатора и уважительно кивнули.
Проснувшиеся после дебютного возлияния старожилы свалки потянулись к фонтану с разнообразной посудой в руках. Благообразный старец е пылающей обожженной cолнцем лысиной и неухоженной седой бородой нес двумя руками бюст всенародного старосты Калинина. Старец перевернул Калинина головой вниз и подставил литьевое отверстие бюста под падающую струю. Емкость старосты была никак не меньше ведра, и, наполнив его под завязку, фонтан вдруг иссяк. Аборигены растерянно переглянулись и кинулись наполнять принесенную тару из лужи. Но лужица быстро истаяла, впитавшись в грязную рыхлость свалки. Купажированная «Изабеллой» халява исчезла, и помойный народ пригорюнился, посуровел и возроптал.
И тут к свалке резво подлетел старенький замызганный «фольксваген», и из него выпрыгнул красноглазый плюгавый мужичок с канистрой. Увидев, что кагорного фонтана нет, он злобно сплюнул, но потом, прислушавшись к ропоту аборигенов, закинул канистру в машину и споро полез на мусорный отвал. Забравшись на самый верх, красноглазый оглядел страждущих и вознес над собравшимися длань.
— Товарищи!
Все примолкли и окружили мусорный холм. А старец, нежно обняв всенародного старосту, спешно поволок его по земле подальше от назревающей смуты. Дама со шрамом на щеке грохнула оземь пустую цветочную вазу и выкликнула:
— Говорите, товарищ! — потом оглядела толпу и вдруг возопила: —Долой!!!