Похмельные аборигены подхватили клич, и он эхом разнесся над мусорными холмами:
— Товарищи! — повторил плюгавый. Он сунул большие пальцы рук в проймы жилета и устремил вперед острую рыжую бороденку. — Масоны, их приспешники и примкнувшие к ним политические проститутки перекрыли милость Господа простому народу. Вам, товарищи. Отняли то, что принадлежало вам по праву. Недра этой земли и бивший оттуда фонтан принадлежали вам, и только вам, товарищи. Вас ограбили, и сейчас архиважно понять этот требующий возмездия политический факт. Призываю отнять и разделить награбленное.
— Грабь награбленное! — яростно завопила дама со шрамом, и все накинулись на благообразного старца с ведерным бюстом товарища Калинина. Всесоюзный староста не выдержал народного напора, хрустнул и дал течь. Кагор излился из него, и все, кто смог, приникли к кровавой луже вина, быстро уходящей в недра свалки. Покончив с бюстом, аборигены торопливо отметелили старца и заозирались в поисках вождя. И тут из того же «фольксвагена» вышел кудлатый парень в пенсне на цепочке. Он, как и плюгавый, воздел над похмельными массами длань и повел их на приступ особняка старухи Извергиль. Аборигены послушно остервенели и, подстрекаемые кудлатым пенснюком, изготовились громить властную вертикаль. Особняк защищали три убогих бугая и Никодим Петрович. С воплями «Долой!!!» массы волнами накатывали на особняк, но всякий раз отступали, убоявшись гневного взгляда и неприличных слов сержанта. Только совсем поздним вечером, когда Никодим Петрович утомленный нецензурной риторикой задремал, сидя на ступенях крыльца, особняк старухи был взят. Победный штурм возглавил пенснюк. Распахнув парадную дверь резного дуба, он ворвался в прихожую, аза ним в дом повалили массы.
Разрушив вертикаль, плюгавый, пенснюк и простой мент Федя создали правящий триумвират «Николина Гора и ее окрестности». Указом триумвирата Извергиль была низложена, отстранена от власти и заточена до поры в чулан вместе с плененным Никодимом Петровичем. Социально близких бугаев после победного штурма не нашли и пленять до поры не стали. Другим указом триумвират реквизировал в пользу народа ящики с ливерной колбасой, складированные за домом, и всех бычков в томате. Аггел был извлечен из подвала и без колебаний приобщен к победившим массам, как социально полезный служитель культа.
Опасаясь таящихся в массах агентов мирового сионизма, плюгавый жил и боролся под псевдонимом Аксакал. Пенснюк выбрал себе грозный псевдоним Тайгер. Федя тоже хотел псевдоним, но ему не разрешили. Для конспирации Аксакал и Тайгер позволили ему содрать погоны, замазать камуфляж ваксой и нацепить конфискованные у старухи очки.
Завоеванное царство свободы закружило головы труженикам помойки. Дней пять аборигены ликовали. А на шестой карета «скорой помощи», скорбно и страшно завывая клаксоном, увезла Элеонору Бушприт в горбольницу номер 230 с пищевым отравлением. Еще через день в больницу попали уже три аборигена. У одного открылась язва желудка, у двух других приключились печеночные колики. Приученный старухой к трехразовому горячему питанию победивший контингент загрустил. Повар и прочая обслуга свергнутой королевы удрали, прихватив с собой бывшие в доме припасы, ливерная колбаса протухла окончательно, а бычки в томате поддержать пафос победителей не могли. Кураж аборигенов сменился унынием.
Софокл, глядя, как Фома Кузьмич запекает ворону, прослезился.
— Ты что? — удивился Фома Кузьмич.
— Птичку жалко.
— Ребенку нужен белок, а от помидорной рыбы девчонка звереет
— Я тоже. Бычки без водки никак не идут.
— Никак, — подтвердил однорукий бомж Славик, подойдя к костру. — Но скоро все наладится.
— Без старухи? — удивился литератор, вытирая слезы несвежим платком.
— Зачем нам старуха, если у нас в штате чудотворец имеется? — заявил бомж Славик. — Аксакал бросил в народную гущу новый лозунг «Каждому ветерану помойки — свой индивидуальный фонтан!»
— Грандиозно! — всплеснул руками Софокл. — Мыслитель! Как верно он чувствует и понимает заботы и потребности простых людей! А срок назначил?
— А как же без срока? — удивился бомж. — Трехнедельный. Через три недели вынь и положь каждому свой фонтан. Кому что. Кому сухарь, кому портвешок, кому водяру. Вот так, господа хорошие.
— По два фонтана в день! — быстро прикинул Софокл. — Грандиозно! Какой масштаб и темп свершений!
Фома Кузьмич бережно перенес ворону на реквизированное при штурме особняка фарфоровое блюдо и с сомнением взгляд пул на однорукого.
— А этот чокнутый с прибаутками согласится?
— Да куда он денется, если состоит в штате? — злобно ощерился однорукий Славик. — Триумвират — это тебе не старуха. Тайгер мужик конкретный. С ним не покочевряжишься. Приговорит и приведет в исполнение.
— Это верно, — кивнул Фома Кузьмич и заорал: — Верка-а-а! Птица стынет.
Аггел сидел а прихожей особняка и смущался. Дама со шрамом на щеке брезгливо морщилась и опрыскивала его дезодорантом.
— Господи! Да, в чем это вы так извозились? Тельняшка эта драная! Может, что другое оденете? Что у вас есть? И Бога ради, мешок снимите. Что у вас в нем? Перья какие-то грязные торчат. Снимайте. Оставьте его здесь.
— Не положено, — вздохнул аггел, отворачивая лицо от шипящей струи.
— Господи! Что же вы так и предстанете перед триумвиратом с этим гадким мешком?
— Предстану, — вздохнул аггел.
— Господи! Вы же культурный человек, не дикарь какой-нибудь. Как можно? Вы что, боитесь, что я его украду? Что у вас в нем? Золото? Алмазы? Ну, Все. Оставьте мешок и входите. Они вас ждут.
Из гостиной, в которой проходило заседание триумвирата, выскочил Федя и, страшно выпучив глаза, зашептал:
— Ну, что тут у вас? Что за канитель? Аксакал изволят гневаться.
— Дух от него. Запах. И мешок вот не хочет, — тоже шепотом объяснила шрамная дама.
Федя принюхался, отчаянно махнул рукой.
— Гневаются они. Запускай с запахом и мешком. — Он громко чихнул, выбил нос и грозно взглянул на аггела: — Проходи, мешочник.
Для заседаний триумвирата стол в гостиной бы покрыт красным сукном и к нему были приставлены два кресла и стул для Феди. Назначенная секретарем триумвирата, дама со шрамом нашла в сорной куче портрет Клары Цеткин, стерла с него пририсованные усы и прилепила на стену в красном углу комнаты. Перед креслом Аксакала на столе помешался мраморный письменный прибор, роман Флобера «Мадам Бовари» на французском языке в бордовом плюшевом переплете и бронзовый канделябр без свечей. Перед Тайгером — только канделябр. Перед Федей стол был пуст, и это тяжело угнетало его самолюбие. Он хотел положить перед собой на стол карманные часы с дарственной надписью «от кодлы», проходившие уликой по закрытому уголовному делу, но ему не разрешили.
Аггел стоял перед столом и смотрел через окно на чахлую березку с пожухшими от жары листьями. В ветвях дерева кучковались мелкие птахи с желтыми грудками. Птичкам было весело.
— А способны ли вы творить котлеты по-киевски? Аксакал прищурился и положил руку на бордовый переплет романа. — И если да, то в каких количествах?
Аггел молчал, не отрывая взгляда от птиц.
— Ну а рубленый шницель с картофелем фри? — спросил Тайгер, сурово насупив брови.
— Или кашу перловую? — поучаствовал в допросе Федя, испуганно взглянул на Тайгера и быстро добавил: — С маслом.
— Гурман, — покачал кудлатой головой Тайгер и специальной тряпочкой протер пенсне. — А вы не молчите, гражданин чудотворец. Отвечайте, когда вас спрашивает народная власть.
— Народ должен жить в любви и смирении, — сказал аггел, с укором глядя на Федю. — А драться зачем? Сие есть большой грех перед Пастырем. Это Он может все, а я ничего не могу против воли Его.
— Так можете или не можете? Вы определитесь, товарищ! — Аксакал сердито разрубил ладонью перед собой воздух. — Оппортунистам не место в наших рядах. Именно в этом состоит сейчас особенность политического момента. Вы меня поняли, товарищ?