– Что, вот так и ни капельки? – расстроилась Шура. Ей было обидно за сестру, что та может упустить жениха. Да и перед Захаром было неудобно. Он и так всё чаще спрашивал насчёт Веры, что она, дескать, себе думает. И упрекал её в переборчивости и гордыне, и бог его знает, в чём ещё. – Ведь он такой красивый, стройный. Характер у него мягкий.
– Шура, я его не люблю! – отрезала Вера и нахмурилась. Тень пробежала по её лицу.
– Постой-ка, – догадалась Шура, – а может, ты всё ещё Юрия своего непутёвого любишь и надеешься, что он к тебе вернётся?
Вера потупилась и с минуту молчала.
– Надеяться уже не надеюсь, – сказала она со вздохом, – а любить ещё люблю. Не могу с собой ничего поделать.
Она на секунду подняла на сестру свои глаза и снова отвела их в сторону, но Шура успела увидеть в них всё: всю любовь и боль Веры, невысказанную нежность и невыплаканное горе. В одно это короткое мгновение Шура увидела в глазах сестры её истерзанную душу в мучительном двухлетнем ожидании, и угасшую надежду.
Её как молния пронзила. Она поняла и почувствовала сейчас, какую боль причиняют Вере все эти разговоры и уговоры. Шура обняла её и поцеловала в щёку, затем в висок.
– Прости меня, родненькая моя, – сказала она, – я не буду больше говорить об этом.
– Спасибо, – ответила Вера.
13.
Осенью, Толику как раз исполнился год, Захара отправили служить в Сальково. Это небольшой городишко, размерами не больше Осиновки, в степном Крыму, вблизи Джанкоя.
Вера с Лизой очень расстроились – не хотели разлучаться, уже привыкли жить большой семьёй. Хотя всегда знали, что рано или поздно это всё равно случится. Такая уж доля жены военного. Шура тоже грустила, но меньше. Ведь рядом с ней любимый муж и сын. Разлука с близкими ничто в сравнении с таким счастьем. И все невзгоды и неудобства, которые ожидали её впереди, Шура принимала стойко и терпеливо, поскольку она была счастлива.
А неудобства не заставили себя долго ждать. В первый же день на новом месте Шура столкнулась с суровой действительностью. Мало того, что теперь не было рядом матери и сестры, которые могли помочь или поддержать, и всё пришлось взвалить на свои плечи: и хозяйство, и дом, который предстояло ещё обживать, и годовалого ребёнка; так ещё выяснилось, что в этом забытом богом уголке не было электричества. Это было для Шуры, наверное, самой серьёзной неприятностью. Дом она постепенно привела в порядок, Толечка был у неё некапризный и не доставлял больших хлопот, но вот жизнь при свечках и керосиновых лампах, в унылом полумраке, угнетала Шуру. Ещё хоть бы лето было, так полегче пришлось бы – до позднего вечера светло на улице, тепло, – весь день во дворе проводила бы. А теперь была глубокая осень, зима подступала. Темнело рано. Снег ещё не выпал, и всё вокруг было окутано кромешной тьмой.
Постепенно Шура привыкла и к этому. Готовила обед и ужин загодя, пока за окнами светло. А вечера проводила с Толиком и в заботах о муже. Уговорила себя не грустить, ждала весну.
Ещё одним важным занятием для неё стала переписка с домом. Она регулярно писала письма в Осиновку, подробно описывая все события, даже самые незначительные, происходящие в её жизни. И от сестры требовала, чтобы она так же тщательно, в мельчайших подробностях, писала ей о жизни там у них. Для Шурочки эти письма стали единственным развлечением и неотъемлемой, жизненно важной частью её существования. Она с нетерпением ждала очередного письма из дома, жадно прочитывала письмо два, а то и три раза подряд. Потом читала письмо Толику, в то время как он сидел у неё на руках и внимательно слушал, что там с таким интересом говорила мама, а затем вечером за ужином перечитывала ещё раз Захару.
Вера иногда вставляла строчку-другую и про Павла, дескать, всё по-прежнему, живёт с ними, работает, помогает. А Шура деликатно молчала в своих письмах и не заводила речи об их отношениях, вернее, о том, складывались ли вообще какие-либо отношения между Верой и Павлом. Всё открылось совсем скоро, само собой и без лишних расспросов. К празднику Нового года пришла поздравительная открытка. Захар узнал почерк брата. Под поздравлениями и пожеланиями стояла подпись: «Лизавета Павловна, Павел, Вера и доченька Валечка».
Шура захлопала в ладоши. Захар довольно усмехнулся:
– Ну, наконец-то. А то я уж думал, этого никогда не случится. Ох, и вредная твоя сестрица, целый год мужику мозги пудрила.
Шура не стала отвечать. За два с половиной года совместной жизни она уже достаточно хорошо изучила Захара и знала, что сантименты и глубокие переживание ему чужды, поэтому вряд ли он смог бы понять душевные страдания Веры. Он считал это всё ерундой. Ну и что, что муж бросил? Рядом же есть другой, молодой, красивый, любящий. Чего ещё бабе надо? Чего страдать и дурью маяться? Хватай того, кто под рукой, забудь былое и живи счастливо. Возможно, Захар, как и многие, полагал, что у женщины нет души, и что не стоит ей обременять себя серьёзными думами или глубокими переживаниями.