– А он что? – в один голос спросили Вера с Шурой.
– А что Ольда? – вздохнула Рая. – Представляете, наработается там у себя с утра до ночи, приедет домой, а тут такого наслушается. Он что же, разбираться станет? Кому скорее поверит? Ей, конечно. А она, старая ведьма, ещё и как будто оправдывает меня, мол, с тремя-то детьми попробуй, управься – вот и срывается.
А я же с ними, господи, слова грубого никогда не сказала, не подшлёпнула ни разу, да и не приходилось как-то. Строгой бывала, да и то, всё больше с Верочкой, чем с ними. У нас, вообще, всё хорошо было, ладили мы, дружили.
Я поначалу даже не понимала, почему Ольдрих так резко меняется в настроении, грубит, обижает меня. А потом смекнула, в чём дело. Сказала ему о своих догадках, но стало только хуже. Эта ведьма уже успела наговорить ему, что я и её обижаю, не даю еду, прогоняю. Поэтому, когда я сказала Ольде, что она всё врёт про меня, он пришёл в бешенство. Он кричал и обзывал меня. Дети перепугались, стали плакать. Я хотела их успокоить, а он грубо оттолкнул меня и ушёл, сжав кулаки.
Всё это происходило на глазах его тёщи. Я спросила, зачем она это делает, а она ответила, что я ему не пара, и что я не достойна воспитывать её внуков. Как мне было обидно слышать такие слова. Целую неделю я носилась, как гончая, разрывалась между огородом, домом и больницами, воспитывала троих маленьких детей, вставала ни свет, ни заря, ложилась за полночь, когда уже просто теряла сознание от усталости. Но это всё ерунда. Ведь я ждала с работы мужа, и это возвращало мне силы. Ведь мы не виделись всю неделю, я скучала, он тоже. И я по праву ожидала нежность и любовь с его стороны. А получала грубость, оскорбления и незаслуженную обиду.
Через полгода я поняла, что переубедить Ольду мне не удастся. Жить в его доме мне становилось всё хуже. Я решила уехать оттуда, снова хотела вернуться домой. Но, когда я пришла к своей бывшей свекрови, она категорически отказалась дать разрешение на выезд Верочки. Всё говорила, как и раньше. Прогнала меня. А при встрече рассказала Ольдриху, что я к ней приходила, что хочу уехать от него, и ещё бог знает, чего наговорила. Я думала, он меня и убьёт, такой он был взбешённый. Тогда у меня случился первый нервный срыв. Со мной случилась истерика, и я потеряла сознание.
Ольдрих испугался, тут же угомонился. На следующий день я увидела, что он немного переменился. Не ругался со мною, не упрекал и не обижал, но ходил весь день мрачный. На какое-то время он отстал от меня. Но вскоре старуха опять накрутила его, что я специально устроила истерику, подстроила нервный срыв и обморок, чтоб надавить на жалость. А сама, мол, когда он на работе, скачу, как лошадь. И опять всё началось по-прежнему. Они на пару изводили меня, как могли. Ольда совсем не хотел меня слушать, говорил, что я всё вру.
Уже год я была за ним замужем, но жить с ним становилось просто невыносимо. Я была в полном отчаянии. Мне было лучше и спокойнее, когда его нет дома. А иногда так доводил меня своими придирками и оскорблениями, что я просто ненавидела его и желала ему смерти. Пару раз даже, когда он спал, ловила себя на мысли, что вот сейчас выйду на кухню, возьму сковороду потяжелее, и развалю ему, паскуде, голову. Главное, чтобы с первого удара, потому что второй раз ударить уже не успела бы. Хотя, и так, и так, мне не жить. Или он меня убил бы, или сама пошла бы в тюрьму за убийство.
И тогда я притормаживала, брала себя в руки и успокаивалась. Опять же, дети. Оставить троих детей сиротами я не могла. Поэтому снова глотала обиду вместе со слезами и продолжала терпеть.
Так прошёл ещё один год. Старуха продолжала к нам регулярно ездить. Она практически у нас жила. Бывало, целую неделю просидит, и с возвращением Ольды на выходные не спешила уезжать.
Как-то она заболела и лежала, не вставала всю неделю. Я готовила ей диетическую еду, бульоны, травяной чай, а она кричала, что я хочу её отравить, не брала у меня еду. Приходилось мне идти на хитрость, изворачиваться. Не голодом же её морить, хоть она и заслуживала. Я отправляла к ней Ольду-младшего с едой. Или, бывало, поднесу с улицы и поставлю в раскрытое окно на подоконник, а сама прячусь, убегаю, чтоб не увидела меня, иначе есть не стала бы. Дети всё это видели, жалели меня.
Мальчишки мои замечательные, полюбили меня с первых дней. А Вена вообще с двух лет со мной. Он другой матери и не помнил, был ещё слишком маленький, когда её не стало. Он и звал меня не иначе, как «мама». Когда я плакала, он и Верочка подходили ко мне и обнимали с двух сторон, вытирали по очереди мне слёзы и просили: «Мамочка, не плачь». А у самих глазёнки уже слезились. Приходилось успокаиваться, чтоб не расстраивать детей.