Бируте ничего не слышала, только все время повторяла про себя: «Ну и публика!.. Один другого лучше… Публика… Один другого… Куча… Помойная яма… Я — публика, они — публика, публика — все, но только не он… — В это время под сердцем снова зашевелился ребенок. — И он, еще не родившийся, — публика?!»
— Уходи, — сказала она Викторасу.
— Вот еще! — Он даже вскочил от удивления, но, увидев ее плотно сжатые губы и грозный взгляд, извинился: — Прости.
— Уходи, Викторас, и не возвращайся скоро. — Она еще оставила ему возможность исправиться.
— Ты с ума сошла! Что ты делаешь?
Она заставила себя улыбнуться ему, подошла, взяла за плечи, подтолкнула к двери и чуть веселее добавила:
— И без диссертации не возвращайся.
— А как с ним?
— Справлюсь. Сможешь навестить.
— Фу, — он вытер испарину со лба. — Ну и напугала! Ты на самом деле умеешь читать чужие мысли. Я тоже решил без победы сюда не возвращаться.
— Неправда, ты хотел закончить все это иначе…
Он побледнел и плотно сжал губы. Постоял, потом повернулся и, забыв шляпу и плащ, ушел.
Как только он уехал, Бируте сразу пошла к Стасису. Тот, увидев ее, сгреб в ящик какие-то бумаги и встал, заслоняя собой письменный стол.
— Что ты тут пописываешь? — Она, наверно, выглядела очень плохо, потому что, посмотрев на нее, Стасис стал пятиться. — Я тебя спрашиваю: что тут пишешь?
— Ничего особенного… разную ерунду…
Она шагнула к столу, оттолкнула Стасиса и, вытащив бумаги, пробежала глазами.
— Значит, я хочу отравить тебя? — нисколько не удивилась она.
— Нет, не ты… Это я сам.
— Кто научил тебя этому?
— Она… Марина, Моцкувене.
— Иди! — Она толкнула его к двери. — Иди, говорю! — И когда он пришел в ее комнату, показала на аптечку: — Которые взял?
Он дрожащим пальцем ткнул в бутылочку:
— Эти.
— Ну, чего ждешь? Бери еще!
Он взял.
— А теперь — жри. Жри, говорю!
— Бируте, ведь они ядовитые…
— Знаю. — Она сняла со стены ружье и, даже не проверив, заряжено оно или нет, направила на Стасиса. — Ведь ты уже написал и бутылочку приложил, что я тебе этой дряни по приказу Моцкуса в борщ налила… Ну!
Он быстро отвинтил крышку, зажмурился и вдруг выпил залпом.
— А теперь иди и напиши, что никого не винишь, что все сделал сам, убедившись в бессмысленности своей жизни. — Она смела в ведро лекарства, которые привозил Викторас, истолкла прикладом ружья, вынесла на двор и выбросила в помойную яму.
Когда Стасис вернулся с запиской, она прочла ее и, сложив, сунула за вырез платья, а потом спокойно спросила:
— Теперь скажи: почему ты так сделал?
— Письмо я еще не отправил. Я все сомневался, хотел идти к тебе, но ты сама…
— Ты скоро умрешь, поэтому не запирайся: почему ты так поступил?
— Сам не знаю… Очень уж обидно было. Болезнь меня разума лишила. Раньше я бы не стал так… Сама знаешь!..
— Болезнь лишила, болезнь и вернет. Садись и пиши… — Она диктовала ему, как Марина соблазняла Стасиса разными посулами, как подкупала его подарками и деньгами, как сама привезла ему эти лекарства и велела одну бутылочку поставить в шкафчик Бируте…
— Но она не привозила.
— Пиши, ибо теперь тебе все равно: она подсунула лекарства, наняла свидетелей и просила свидетельствовать так, как научила…
А когда он закончил и расписался, Бируте налила полный кувшин теплой воды, сыпанула туда несколько горстей соды и приказала:
— Выпей!
Он схватился за кувшин, как утопающий за соломинку.
— Только не здесь, на дворе, а то комнату загадишь.
Она долго слушала, как Стасис икает и стонет, а потом, когда он, успокоившись, лег, постучала в стенку и добавила:
— Когда приедет Марина, приходите оба.
— Я не приду, мне достаточно и этого урока.
— Придешь. И запомни, Стасис, я тебя травить не стану и жалоб на тебя писать не буду, я только схожу к Альгису и попрошу помочь. Мне кажется, он найдет способ, как успокоить тебя.
Стасис долго сопел и молчал.
— Ну как?
— Я согласен.
Бируте успокоилась, легла и хотела уснуть, но теперь не желал успокаиваться ребенок. Он метался под сердцем, стучал кулачками и ножками и не хотел простить Бируте ни одного произнесенного ею дурного слова, ни одного резкого движения, ни одной проглоченной слезы, ни того страшного нервного напряжения, когда, думая о нем, о его покое, о его здоровье, она вдруг вздумала стать солдатом и перенапрягла свои силы. Утихомиривая, ублажая его, Бируте всю ночь бродила по лесу, смотрела на круг тумана, окольцевавший луну, ополаскивала в речке лицо и руки, и лишь когда, позабыв обо всем, она остановилась у мостика и стала наблюдать, как еж с пыхтеньем бегает вокруг своей ежихи, как тихо парит у самой воды козодой, они наконец помирились. Но через несколько дней снова приехала Марина и тихо закрылась в комнате Стасиса. Бируте не вытерпела и сама пошла к ним. Гостья, не сняв пальто, вся красная, сидела в глубоком кресле и, положив ногу на ногу, курила. Перед Стасисом лежал белый лист бумаги; не в силах удержать ручку дрожащими пальцами, он стучал по зубам искусанным ее концом.