— Свои, — ответил человек бесконечно усталым голосом.
Но когда этот усталый человек вошел в избу, Стасис побледнел и стал пятиться.
— Папечкис!.. Виноват, Пакроснис.
— Он самый, истинный христианин, он самый. Будь здоров и ты, — ответил незваный гость, когда-то так лихо отрезавший у Бируте косы и так метко врезавший Стасису между глаз, что тот чуть стенку не проломил. — Спрячь, — попросил, весь грязный, измазанный кровью.
— А где я тебя спрячу?
— Где хочешь.
— Иди ко всем чертям — вот тебе мой ответ, — не испугался Стасис.
— Не артачься, потому что если мы куда-нибудь и пойдем, то только вместе. Ты понял меня? А ты, старая, не глазей и не крести меня, я пока еще не черт. Воды согрей, мне надо раны промыть. Тряпок холщовых поищи.
И когда Пакроснис без всякого стыда, голый и грязный, окровавленный и перемазанный в тине, с оханьем залез в кадушку, Стасис схватил его оружие, побросал все в угол, а автомат направил на гостя.
— Подними руки! — Он не шутил.
— Не буду.
— Будешь! — снял оружие с предохранителя.
— Не могу, — Пакроснис опустил голову и закрыл глаза.
Стасис сжимал автомат и, вспомнив Навикаса, почувствовал, что не сможет. Гость воспользовался его слабостью:
— Неужели ты выстрелишь в больного человека?
— Ты для меня — не больной, ты — убийца, бандит, палач Гавенасов.
— Гавенасов не я, их — покойный Вихрь.
— Врешь!
— Правда…
— В избе… Под святыми образами… Ведь жить здесь, детей растить, — стала умолять и мать.
— Я не врун, — оживился бандит. — Мне самому Гавенайте нравилась. Девка гордая, красивая, злая что кошка… Настоящая литовка. А теперь положи игрушку, иначе еще, чего доброго, мать застрелишь.
Эти слова обезоружили Стасиса, он почувствовал бессильную ярость. Значит, Бируте была права. Значит, она не со страха!.. Она все знала. Она Пакроснису мстила!.. Значит, в ту злополучную ночь его свадьбы они шли за ней, и он тоже был прав, овладев ею под носом у них! Значит…
— А что бы ты стал делать с ней в лесу? — все еще не верил.
— Детей, — даже не моргнул гость.
— Забудь о ней, — гордо сказал Стасис. — Теперь она — моя жена.
— Мы еще поглядим, — не расстроился Пакроснис и по шею погрузился в теплую воду. — И, будь так добр, потри мне спину.
Стасис тер и все думал, все размышлял, как избавиться от этого подлеца. В мыслях расстреливал его, топил, варил из него мыло, а на самом деле тер ему спину и ненавидел себя. Пакроснис морщился, стиснув зубы, и все пугал:
— Посижу у тебя денек-другой, а потом — поглядим… Только ты не вздумай дурить. Меня ребята Жулкуса сюда привезли, они и приедут за мной… И если не найдут, честное слово, они не станут разговаривать с тобой, как мы однажды под дождем беседовали.
«Какого Жулкуса?! — хотел крикнуть Стасис, но обомлел от радости и не посмел даже рот открыть. — Ведь твоего Жулкуса уже давно нет, сгинул он вместе с этими шестью твоими спутниками, а ты все хитришь? Пугаешь? Ну что же, хитри, пугай и продолжай рыть себе яму…»
Но хитрить гостю было некогда. Перевязав раны и выпив молока, он тут же уснул. Вздремнув часок и поборов первую усталость, сразу же вскочил и схватился за оружие. Потом снова метался во сне и кричал, как ребенок. Стасис целую ночь не сомкнул глаз и все вопросительно поглядывал на мать, а та смотрела на него и качала головой.
— Надо сходить к настоятелю и посоветоваться, — наконец сказала она.
— А почему не к хозяйке настоятеля? А почему не повесить на сук лапоть и не растрезвонить на весь свет? — рассердился Стасис.
— Дитятко, я хочу как лучше, — оправдывалась она.
— Тайна только до тех пор тайна, пока ее знает один человек.
— Побойся бога, сынок, что ты говоришь?
— А тебе хочется, чтобы меня снова к дубу поставили?
— Что же будем делать?
— Ничего, пока подождем.
Утром гость с большим трудом поднялся с постели и слабым голосом попросил привезти доктора или лекарств от жара.
«Матери — настоятеля, этому — доктора, а мне чего?! Только петлю», — думал Стасис и строил всякие планы, потом наконец собрался в городок. Зашел в милицию к Моцкусу, но его принял Милюкас. Посадил на неудобный, высокий стул, будто нечаянно направил лампу в лицо и стал расспрашивать:
— Зачем пришел?
— Мне Моцкус нужен.
— Теперь я за него.
— За него не будете.
— Это почему?
— А потому, что я еще ничего вам не сказал, а вы уже разговариваете со мной как с арестованным. И лампу отверните в сторону, ведь лишаем я не болею, мне греть нечего.