Милюкас выключил лампу и зло сказал:
— Ишь каков! Наверно, и законы хорошо знаешь?
— Перед законом все равны: и знающие, и незнающие.
— Равны, но ты что-то от меня скрываешь.
— Не скрываю. Вы сами все, даже то, что очевидно, превращаете в тайну.
— Хитришь?
— Если б хитрил, не пришел бы.
— Ну и чего тебе надо?
— Мне Моцкус нужен.
— А со мной говорить не можешь?
— Могу, — ответил Стасис и подумал: «Этот гад обязательно засадит меня. Ему правду говорить нельзя. Упечет как сообщника…»
— А почему молчишь?
— Моцкус со мной так не разговаривал.
— Вот и наплодил всякого охвостья! Ты с ним работал?
— Вы сами не приняли, как же я с таким пятном буду работать?
— Ну хорошо. На, закури и выкладывай все по порядку.
— Я не курю.
— Тогда чем тебя угостить?
«Пощечиной», — хотел сказать, но побоялся. Собрал волю и наконец выдавил из себя:
— Папечкис в наших краях объявился.
— Какой Папечкис?
— Ну, Пакроснис. Он, когда в лес ушел, свою фамилию на литовский лад переделал.
— А где ты его видел?
«Если я скажу ему: в другом конце деревни, он обязательно перетряхнет наш дом», — подумал он и сказал:
— К нам заходил. — И эта ложь показалась ему стоящей нескольких истин.
— Давно?
— Два дня назад.
— И ты до сих пор молчал?!
— А что?! Разве я должен был бежать как угорелый и напороться на его пули?
— А если я тебя, гада, посажу за это?
— За что?
— А просто так, за компанию, как его сообщника.
— Вы только таких, как я, и можете сажать, а попробуйте посадить его, — вдруг ощетинился Стасис, — тогда будете знать.
— Прикуси язык!
— Это мне следовало сделать еще до того, как я пришел сюда. — Стасис поднялся, но Милюкас задержал его на целые сутки. Все расспрашивал, записывал, переспрашивал и все время подсовывал бумагу, чтобы он расписался.
Вернувшись домой, Жолинас не нашел гостя.
— Где он? — спросил он у матери.
— В погреб отвела.
— Почему?
— Да кричит он, зубами скрипит, а к нам люди все время то за тем, то за другим заходят… Может быть, так лучше?
Стасис вошел в погреб и до боли зажмурился, подождал, пока глаза привыкнут к темноте, и лишь тогда осмотрелся. В самом углу на свежем сене лежал Пакроснис и держал в руках автомат. Он тяжело дышал, но уже не бредил.
— Как наши дела? — спросил Стасиса.
— Неважные.
— Раны у меня хорошо заживают… Все пули навылет прошли. Теперь только жар сбить, и я снова стану мужчиной. Лекарства достал?
— Принес, — Стасис подал ему таблетки, которые он прихватил наугад из шкафчика матери, и передернулся, вспомнив, как в городке ходили за ним ребята Милюкаса. — А ты долго не задерживайся, люди уже говорят, что видели тебя в разных местах окровавленного…
— Кто видел, тот будет молчать.
— Как знаешь. — Стасис смотрел на вымощенный кирпичом пол погреба, который он, собираясь ремонтировать, аккуратно подмел, и не вытерпел: — Раз есть такие верные, почему ты к предателю полез?
Пакроснис не ответил.
Жолинас тихо вышел, прикрыл только что починенную дверь и вдруг остановился как вкопанный у наспех сбитого ящика, в котором он намешал извести и песка. Он долго смотрел на покрытую пеной воду и о чем-то думал. Потом зашел в дом, собрал вещи гостя, отнес их в погреб, а матери велел:
— Вымой пол. Можешь и с мылом.
Пакроснис встретил его молчанием. В полумраке виднелась только белая подушка. Стасис непроизвольно вздрогнул.
— Ты меня не бойся, — подольстился к нему бандит.
— Я и не боюсь, но ты мне противен, как заразная болезнь, как чирей или что-нибудь в таком роде. Сам не зная об этом, ты испоганил мою жизнь. Если б я мог, в ложке воды бы тебя утопил! — Злился, ругался и чувствовал, что угрозы эти куда больше похожи на раскаяние.
— Спасибо за откровенность. Ты со всеми так разговариваешь или только с больными?
— Когда ты других калечил и убивал, тогда не спрашивал, теперь получай по заслугам. — Стасис все думал о растворе, о том, что он теперь, чего доброго, пропадет без дела. Уходя, Стасис еще раз остановился возле ящика, потом направился к сараю, привез на тачке цемент, навалил его в ящик и принялся размешивать. Работал не спеша и все колебался. Потом решился: закрыл дверь, закрутил ее проволокой и стал класть кирпичи между каменными косяками погреба.
— Что ты делаешь? — услышав постукивание кельмы о кирпичи, крикнул гость.
— Тайник чиню.
— А зачем?
— Чтобы не развалился.