Надо было плюнуть на все и идти до конца, но Бируте задумала все уладить по-хорошему. Знаешь, я никогда не унижался, а вот его просил, просто умолял быть человеком. «Волгу» продал и деньги отдал ему на лечение, восемь тысяч. Бируте дом на него переписала, а он все заграбастал, а потом взял да отказался от своего слова.
— Зачем вам это слово? Жолинас — не ксендз и не судья.
— Он паразит. Когда с таким по-хорошему начинаешь, он думает, что ты его боишься. Желая любым способом вернуть себе Бируте, он наглотался какой-то чертовщины, а что осталось от этого дерьма — поставил в ее шкафчик и пожаловался, мол, мы хотели отравить его…
— Но вы-то при чем?
— Она — медсестра, помогала людям, лечила их, а я по ее просьбе привозил лекарства из Вильнюса… Потом — следствие. Мой фронтовой товарищ Милюкас вообразил, что за это дело он получит по меньшей мере генерала, и давай вместе с моей женой доискиваться до «истины». Я ему и так и этак, мол, потише, не надо, я сам все улажу, только не травмируй Бируте, а он — как автомат: «Товарищ Моцкус, факты покажут».
А Бируте с каждым днем все полнее, все круглее. С ума сойти можно. В Вильнюсе все глубокомысленно молчат. На работе дело не клеится. Жена всякую дрянь собирает, жалобы во все инстанции строчит, словом, положение хуже некуда. Милюкас навалился на меня за то, что я обошел его в жизни, Жолинас — за жену, а жена — за Бируте… Представь, какие надо иметь нервы, когда твое счастье оказывается на ржавых зубьях пилы, летящих с сумасшедшей скоростью. А кто этой пилой управляет? Гнида, дурак и больная ревность жены. В такой ситуации не надурить мог только компьютер.
— А если вы сами дали ему эту пилу?
— Я и не оправдываюсь: вклинился между ними, но ты хорошо знаешь, что такие вещи часто не подвластны нашей воле. Я защищался, но после одного бесчеловечного, измотавшего последние силы разговора Бируте преждевременно родила. Ребенок умер. Я набил Милюкасу морду… Потом — собрание, суд чести… Но Бируте надломилась. Она пришла и сказала:
«Не надо. Ведь бывают люди, не созданные для любви. Хочу, чтобы о тебе говорили только хорошее. Я остаюсь со Стасисом».
«Ты с ума сошла! — кричал я. — Ты остаешься со Стасисом ради меня? Что за логика?»
«Нам надо разбить этот треугольник, иначе ты погибнешь». — И она перестаралась…
Увидев, что Моцкус бледнеет и теряет терпение, Саулюс посчитал себя правым и решил быть безжалостным:
— А кто подбросил ей мысль про яд? — Он не посмел сказать: крысиный яд.
— Глупости! Не было такого. Мало ли что может сказать выведенный из себя человек: «убью!», «разнесу!», «задавлю!..». Ну, возможно, в ярости я и сказал: такого только крысиным ядом накормить… Вот и все. Я теперь уже не помню, потому что тогда мы столько глупостей наговорили — как подумаешь, нехорошо становится. Вся беда в том, что Бируте, желая спасти мою репутацию, даже не посоветовавшись со мной, все взяла на себя и еще больше все запутала.
— Не сердитесь, но как складно у вас получается: тот — подлец, эта — дурочка, а вы один хороший.
— Ты не совсем прав, она сама спросила меня:
«Ты бы смог сделать такое ради меня?»
«Не говори глупостей», — ответил я.
«А он — смог бы».
«Кто он?»
«Стасис».
«С ума сошла?!»
«И я смогла бы ради тебя».
«Побойся бога, Бируте! — Я стал успокаивать ее. — За кого ты меня принимаешь? На фронте и я не одного фашиста кокнул, но теперь, в мирное время?.. И вообще: я запрещаю тебе говорить об этом!»
И я заколебался: а может? Может, и она побоялась остаться одна? Может, ей кто-то посоветовал? Может, она искала союзника, ведь кучей совершить преступление куда легче, чем одному, и оправдание под рукой: это не я, это они все сделали…
— Простите, наверно, хватит, — Саулюс уже сомневался в своей правоте. — Вы как по книге, будто о совсем незнакомых людях: она, он, они… А вы где были? — Ему казалось, что он по-мужски закончил разговор. Даже приятно было, что такой большой и, когда-то думалось, неуязвимый человек оправдывается перед ним и просит совета. Поэтому не удержался и уколол: — Как все логично: ваш самый ярый враг наплел и на нее, и на вас, а вы ни при чем, вы такой хороший и такой наивный, что взяли да поверили. Я думаю, обвинения Стасиса были выгодны вам. Ведь вы сами искали случая выбраться из этой кутерьмы, и едва появилась первая возможность — сразу в кусты.