— Нет и нет! Вы путаете! Я сама с ним разговаривала.
— Зря вы беспокоили писателя. Вам было бы лучше вызвать дух своего отца.
— Зачем?
— Чтобы он выпорол вас вместе с вашими кузенами.
— Нет, отца вызывать мы не будем! — отрезала Мадлен. — Мы разговариваем только с заграничными духами.
Всю последнюю неделю Мотя-Мадлен ходила явно в растрепанных чувствах. Как выяснилось потом, во всем была виновата Клава. В пику Моте она повесила перед своим альковом распятие. Мотя не могла, конечно, оставить этого удара без ответа. Она долго искала на рынке что-либо посолиднее и наконец приобрела раму от образа. Вчера я был приглашен к Моте посмотреть, как выглядит теперь се альков. Каково же было мое удивление, когда я увидел в тесной золоченой рамке, над лампадой, раскрашенный портрет автора "Пошехонской старины".
— Это же Салтыков-Щедрин!
— А зачем у него борода? — невозмутимо спросила Мадлен и затем, помедлив, добавила: — Все равно, пусть висит. Я за него тридцать рублей заплатила.
И Салтыков-Щедрин остался висеть в неположенном ему месте, заняв в ризнице чужую, позолоченную жилплощадь. Ризница? Разве Мотя-Мадлен стала верить в бога? Да нет!
— Это просто модно, — говорит она. — Вы разве не знаете? В Европе у всех леди распятие.
Так вот и живет Мотя в нашем доме чужим, посторонним человеком. Ее никто не принимает всерьез. Даже кошка, которую она хочет приучить к сэндвичам и которая, несмотря ни на что, бегает к соседям, чтобы полакомиться чем-нибудь более существенным.
1949 г.
ОЧЕРКИ
Очерки, предлагаемые вниманию читателей, написаны в разное время. Одни — в годы первых пятилеток в Сталинграде, Магнитогорске, Донбассе. Другие — после войны. Но все они объединяются одной темой, все посвящены жизни, труду, быту советских людей.
КАК ЭТО БЫЛО
Для многих молодых строителей Магнитогорск начался еще в Сталинграде. Июль, 1930 год. Не успел первый трактор сойти с конвейера, а уже кое-кто из комсомольцев стал собираться в дорогу. И, что ни день, таких все больше и больше. Директор тракторного вызвал «путешественников» к себе.
— Вы куда?
— На Урал.
— Зачем?
— Так ведь здесь стройка подошла к концу, а на Магнитке только начинается.
Директор посмотрел на Редина, Козлова, Петунина, Левандовского и сокрушенно вздохнул. Все они люди деловые, квалифицированные, один к одному: плотник, бетонщик, такелажник, арматурщик. Отпускать таких молодцов с завода было не по-хозяйски. И не только в этом было дело. Директор за два года сжился, сроднился со своими «мальчиками» (так он называл ребят), которые приехали к нему по путевкам комсомола; директору по-отцовски было жаль расставаться с ними.
Два года ребята жили в бараках. Только-только поселили их в новые дома с балконами, ванными комнатами, паровым отоплением, и — на тебе! — «мальчики» добровольно отказываются от уюта.
— Имейте в виду, на Урале удобств не будет. Вам придется снова жить в бараках, без горячего душа.
Ребятам, конечно, не хотелось лишаться удобств. Они стали уже привыкать и к светлым, просторным комнатам и к вечернему чаю на балконе. Но что делать? Неужто изменить своей юношеской мечте и лишить себя из-за уютной комнаты и горячего душа удовольствия поехать на строительство самого крупного в Европе металлургического комбината!
— Эх, мальчики, мальчики!..
А «мальчики» входили во вкус. Они не только собирались в дорогу сами, но и пытались захватить с собой из Сталинграда на Урал строительные механизмы: экскаватор, транспортеры, бетономешалки. Директор запротестовал, а комсомольцы подали на него жалобу в партийный комитет.
— Образумьте нашего директора, он не хочет протянуть руку помощи Урало-Кузбассу.
Поднялся спор, в который вынужден был вмешаться В. В. Куйбышев. Председатель ВСНХ (Высшего совета народного хозяйства) распорядился оставить механизмы в Сталинграде для постройки завода второй очереди, а большой группе комсомольцев было разрешено выехать в Магнитогорск.
Собрались, конечно, сразу. А как туда добираться? Где находится этот самый Магнитогорск? В 1930 году такого города на картах еще и не было. Люди, к которым обращались комсомольцы, неопределенно пожимали плечами:
— А кто его знает! Говорят, где-то далеко, под Белорецком, за башкирскими землями…
Такая неопределенность не остановила ребят. Они собрали свои сундучки, чемоданы — и на вокзал.
— Дайте нам сто билетов до Магнитогорска!
Ехать пришлось долго, с пятью пересадками. Через Москву, Свердловск, Челябинск, Троицк, Карталы.
И вот поезд останавливается прямо в степи, у одинокого товарного вагона. На вагоне висит небольшой медный колокол и виднеется надпись мелом: "Станция Магнитогорск". Из вагона навстречу комсомольцам выходит дежурный по станции. Комсомольцы — к нему.
— Далеко ли до города?
— Два года.
Все стало ясно: через два года на этом пустынном месте по планам первой пятилетки должны быть выстроены и город и комбинат. Ну, а пока нужно думать, где скоротать ночь. И мы пошли к центру будущего города. А в центре всякого города положено быть, конечно, и гостиницам, и ресторанам, и баням. Но ко дню нашего приезда на месте будущего Магнитогорска рос только вековечный ковыль. Вместо многоэтажных гостиниц вокруг стояли палатки, и на каждой — дощечки с названием городов, из которых прибыли добровольцы: Москва, Ленинград, Свердловск, Харьков, Златоуст… В день приезда сталинградцев молодежный городок увеличился на четыре новые палатки. Каждый новосел получил койку, чтобы не провести первую ночь под магнитогорскими звездами, и лопату, чтобы завтра пораньше приступить к работе.
До осени жить пришлось по-походному. Обедали у нарпитовских казанов, вмазанных прямо в землю, умываться бегали на берег реки Урала.
Представитель "Комсомольской правды" был первым корреспондентом в Магнитогорске, поэтому начальник строительства решил создать ему максимальные удобства. Чтобы корреспондент мог бывать на всех двадцати строительных участках и успевать сообщать в газету магнитогорские новости, к нему была прикреплена лошадь Катька. А чтобы корреспондент мог после долгих ежедневных скитаний по стройке отдохнуть, ему был выдан ордер на койку в комнате № 11, в бараке № 4, под Сосновой горой.
Корреспондент сразу же отправился с вещами к месту нового жительства. Вот наконец и Сосновая гора. Вокруг, куда ни посмотришь, пустырь. Где же барак № 4?
— А зачем он вам? — спрашивает подошедший прораб.
— Как зачем, у меня ордер!
— А-а-а… — многозначительно тянет прораб и ведет корреспондента к месту, размеченному колышками. — Вот здесь будет стоять барак № 4.
Затем прораб отмеривает от какой-то лунки три шага в сторону и добавляет:
— А здесь расположится комната № 11.
Прораб был человеком не без чувства юмора. Он посмотрел на корреспондента и спросил:
— Ну как, вы переедете на жительство в комнату № 11 сейчас или подождете до осени, когда закончится постройка барака?
Корреспондент улыбнулся и спросил:
— Мой ордер — это что, ошибка?
— Нет, зачем же! Это надежда на лучшее будущее.
И так как жилищный отдел Магнитостроя выдал таких «надежд» на три месяца вперед многим приезжим, то корреспонденту пришлось эти три месяца жить не в бараке № 4, а на стоге сена возле пожарной команды. Под стогом был спрятан чемодан с бельем и блокнотами корреспондента, а наверху спал он сам. Рано утром к этому стогу конюх подводил лошадь Катьку и тыкал в представителя прессы кнутовищем, напоминая, что трудовой день на стройке начался.
А день этот стоил того, чтобы рассказать о нем. Шутка ли, строительная площадка раскинулась в степи чуть ли не до самого горизонта. Глянешь с горы Магнитной вниз, и голова идет кругом. Пыль в полнеба. Земля разворочена. Всюду котлованы: под домны, мартеновские печи, прокатные станы, коксовые батареи, химические заводы. И все это строится собственными руками. Молодежной гордости не было предела.