И снова под открытым окном Катерины раздалась знакомая песня:
Так пел Тарас. И он не обиделся на то, что девушка не вышла к нему в сад. Каждый вечер, как и прежде, он шел, высокий и сильный, по улицам затихающего села на свидание к своей любимой. А днем кузнец громогласно говорил всем и каждому, что Катерина его невеста и что он женится на ней, если только она захочет этого.
Любовь кузнеца, конечно, не смогла пройти незамеченной, и похудевшая, словно после тяжело перенесенной болезни, Катерина вышла как-то на песенный призыв Тараса.
— Голубь ты мой, — тихо прошептал кузнец, пряча лицо плачущей девушки на своей груди.
И в этих словах было так много теплоты и ласки, что Катерина готова была простить кузнецу все причиненные ей неприятности. Главное, он жив, здоров и с нею. И снова как будто возвращались к Катерине прежние счастливые вечера, когда она могла мечтать о своей будущей жизни, сидя подле Тараса.
Через день или два после этого свидания в Романивку неожиданно приехал секретарь райкома комсомола. Он зашел в хату Катерины и сказал ей:
— Я по поручению бюро. Про тебя в Диканьке говорят много нехорошего. А ко мне в райком приходил даже один парень с жалобой. Он говорил, что ты едешь в Харьков и оставляешь тяжелобольного отца без всякой помощи.
— Это я-то больной? — спросил отец Катерины. — Ну, скажите на милость! — искренне сокрушался Олесь. — И чего только не наплетут на старого человека! Узнать бы мне имя этого брехуна, я бы ему…
В это время под окном раздались звуки мандолины и послышалось пение Тараса.
Секретарь райкома выглянул в окно и тотчас же удивленно спросил Катерину:
— А кто это поет?
Щеки девушки покрылись краской стыда, и ей на помощь пришел отец:
— Это жених ее.
— Ну, если жених, — улыбаясь, сказал секретарь, — тогда все понятно.
— Тарас — добрый хлопец, — чуть слышно проговорила Катерина.
Но секретаря, видно, этот довод рассмешил еще больше.
— Хорошо же, Катерина, я открою тебе правду. Парень, который приходил в райком с жалобой, поет сейчас под твоим окном песни. Пойди и скажи ему свое спасибочко. Это из-за него ты сидишь до сих пор в Романивке, вместо того чтобы учиться в Харькове.
В хате стало тихо. Только за окном слышались звуки мандолины.
— Сердце, серденько, близко, низенько! — зло передразнил кузнеца отец Катерины. — Ах ты, поганец! Ах ты… — и старик бросил в окно добрую пригоршню таких слов, о которых здесь лучше не упоминать.
Новость о коварстве Тараса быстро разнеслась по селу, и утром у кузницы собралась большая толпа колхозников. Первым подошел к кузнецу Олесь, отец Катерины. Он замахнулся, чтобы шлепнуть кузнеца по шее, но его руку поймала Катерина.
— Не горячись, отец, — твердо заявила она. — Кузнец обидел меня, и только я могу сказать ему последнее слово. Он не хотел, чтобы я ехала в Харьков учиться, а с этого все и приключилось. Эх ты, казак! — сказала Катерина, обращаясь к Тарасу. — И сколько в твоей любви дурости!
И, как бы давая понять колхозникам, что Тарас виновен, но заслуживает снисхождения, Катерина ласково улыбнулась ему и пошла с подругами прочь от кузни.
А вечером, когда яркие звезды снова засияли на небе, комсомолки с песнями подошли к дому кузнеца. Катерина смело прошла в калитку сада и, встав к окну, запела ту самую песню, которую еще совсем недавно пел ей Тарас. Это был первый случай в истории Диканьки, когда девушка, пренебрегая обычаями, песней вызвала парня на свидание.
О чем говорили в этот вечер Тарас с Катериной, осталось для всех тайной. Только колхозники уже больше не видели кузнеца в Романивке.
После всей этой романтической истории прошло около трех месяцев. Наступила наконец и последняя ночь перед рождеством. Бабка Оксана вытаскивала из печи румяный праздничный пирог, когда добрый конь Султан вынес легкие санки-бегунки на улицу. Диканька уже спала. На улице не было ни пьяных, ни колядующих, и только в новом колхозном клубе гремела музыка и парубки кружили девчат в буйном вихре вальса. Сани с Катериной быстро промчались по Диканьке, и Султан свернул на полтавскую дорогу. У леса девушка легко выпрыгнула из санок и побежала к знаменитому вековечному дубу, у которого, если верить преданиям, сам гетман Мазепа устраивал свидания с дочерью Кочубея.
— Это ты, Катю? — тихо спросил Тарас и привлек к себе запыхавшуюся от быстрого бега, разрумянившуюся девушку.
Трудно сказать, как удалось курсанту школы комбайнеров Диканьской МТС устроить себе встречу у кочубеевского дуба со студенткой Харьковского сельскохозяйственного института. Скорее всего, влюбленные знают такое волшебное слово, которое позволяет им видеться там, куда мы, простые смертные, никогда не догадаемся заглянуть.
— Приехала, не забыла, — нежно говорил кузнец. — Значит, решила все-таки пойти за меня замижь.
— Опять замижь! — расхохоталась Катерина. — Какой же ты нетерпеливый, Тарас! Разве сейчас время для женитьбы? Мне в четыре часа утра нужно быть в Полтаве, чтобы не опоздать на харьковский поезд.
— Так разве райком отпустил тебя на учебу? — печально спросил кузнец. — Они же вынесли решение…
— Глупый ты у меня, хоть и хороший, — сказала Катерина. — Как же ты не понимал этого раньше! Если райком мог сделать ошибку и вынести неправильное решение, то он должен был и исправить ее.
И, крепко поцеловав на прощание Тараса, она побежала к санкам, где застоявшийся конь Султан уже нервно постукивал своими тонкими ногами по утоптанному снегу и рвался вперед на дорогу.
1933 г.
ПОД ШЕЛКОВЫМ КУПОЛОМ
За две минуты до трагедийной развязки жизнь на самолете шла еще своим обычным порядком. В двадцать часов сорок минут самолет встал над буквой «Т», летчик Логинов сбавил газ и сказал Виктору:
— Выходи.
Виктор в последний раз посмотрел на вытяжное кольцо и вылез на левую плоскость. Солнце уходило за лес огромным кровавым шаром.
— Приготовиться к прыжку! — крикнул Логинов, внимательно глядя в лицо четырнадцатилетнего парашютиста.
Виктор спокойно надел кольцо на кисть правой руки и осмотрел предохранительную лямку. Все как будто было в порядке. Один конец лямки крепко укреплен внизу самолета, второй проходил через все стропы парашюта.
"Зря все это, — подумал Витя. — Я не какой-нибудь перворазник, сам сумею дернуть за колечко".
Виктор хотел было отстегнуть карабинный курок от строп, но раздумал.
Пустить лямку в свободное плавание под самолетом до прыжка — значит грубо нарушить дисциплину. Ту самую дисциплину, без которой немыслим полет в поднебесье.
Виктор приготовился к прыжку и ждал команды пилота. Земля плыла под самолетом знакомой картой. Виктор видел серебристую полоску реки и черную прорезь моста, с которого он совершил первый прыжок в воду.
Первый прыжок на самодельном парашюте окончился довольно печально. Мать долго держала Витьку под домашним арестом, чтобы отбить у него охоту резать постельные простыни на парашюты. Но этот арест не охладил воздушной страсти Витьки. Виктор все лето бегал на аэродром, помогал преземлившимся комсомольцам гасить парашюты и укладывал с ними шелковые купола в брезентовые мешки. Парашют для него стал второй жизнью, он знал имена всех рекордсменов и мог, зажмурившись, собирать стропы в соты.
Когда Виктор уложил двухтысячный парашют, дядя Яша, летчик-инструктор, позволил ему наконец совершить первый прыжок с самолета.
Витькин отец пришел в этот день на аэродром, чтобы взглянуть, как его сын воспримет свое первое воздушное крещение. Иван Дмитриевич сам подготовил самолет к взлету и молча посадил сына в машину. Витька ни о чем не спрашивал родителя, ибо понимал: раз отец молчит, значит нужно так прыгнуть, чтобы имя Ивана Дмитриевича, лучшего бортмеханика аэродрома, осталось незапятнанным и чтобы можно было затем явиться героем к матери.