Нами овладела тревога, тревога, смешанная с чувством ужаса от виденного, со страшным ощущением пустоты от совершенной нелепости, жестокости и подлости происходящего. Той пустоты, которая захлестывает тебя всего, когда ты чувствуешь, что не в силах не только изменить страшной действительности, но и не в твоих возможностях даже понять жестокого и нелепого ее смысла, ибо смысла этого нет. Ибо это противоречит самому человеческому разуму, самому существу человека. После этого ощущения приходит или опустошенность, или ярость и сила. В зависимости от характера. Наверное, именно эта точка в развитии многих человеческих характеров и судеб была скачком в подвиг или в предательство.
Дорога неслась вперед. Чумак, казалось, бесстрастно крутил баранку и пристально смотрел вдаль. Только лицо, обычно лихое и беззаботное, стало жестким и суровым: обгоревшие машины, повозки, трупы людей попадались у дороги все чаще.
Поодаль от шоссе в одном месте валялись убитые коровы, овцы, лошади.
— Смотрите! Целое стадо! — кипел Федор Короткевич. — Сколько же пришлось сделать этому подлецу пилоту заходов, чтобы уничтожить все это?
— А мы не верили, что охотятся за каждым человеком… Среди этого мертвого поля стояла лошадь в упряжке с отрубленными оглоблями, на трех ногах. Одна нога болталась. Лошадь щипала траву. Это было и страшно и удивительно. В этом теплом осеннем мире, под веселым, спокойным солнцем гибли люди, и ни в чем не повинное и никому уже не нужное животное, подчиняясь могучему инстинкту жизни, продолжало жить наперекор всему, и неведомо было, что его ждет, что ждет эту песчастную землю. Но казалось — страшное. И вместе с тем было несомненно и неопровержимо, что простая, светлая логика жизни сильнее всех ужасов и что жизнь — удивительная, непонятная и непре-одолимая шТука…
Сейчас, спустя многие годы, те дни, те часы, мгновения возникают яркими вспышками ощущений, образов, деталей, которые тогда, может быть, даже не останавливали на себе внимания, откладываясь в мозгу на долгие годы — для переосмысления в будущем. Сейчас же я думаю: почему я не снимал всего виденного на этой страшной дороге смерти? Даже не поднял «Аймо». Казалось, мир гибнет. Он не может, никак не может существовать после всех тех кошмаров и глупостей, которые принял на себя. Так наступило, видимо, то самое ощущение пустоты. Но это было только в первые часы. Потом появились ярость, сила и ненависть. Но это, повторяю, потом. А тогда было лишь неверие в реальность происходящего. Впрочем, и потом очень-очень долго я не снимал дикой и бессмысленной гибели человека, страданий людей, которыми был куплен будущий мир. Почему? Мы все были твердо уверены, что надо снимать только героизм. А героизм, по общепринятым нормам, не имел ничего общего со страданием… Надо снимать врага, а враг — это солдат в кованых сапогах, офицеры в бутылочной форме. Только спустя много-много времени я понял, что героизм — это преодоление страха, страдания, боли, бессилия, преодоление обстоятельств, преодоление самого себя, и что с врагом мы столкнулись задолго до того, как встретились с ним лицом к лицу. Мы стремились увидеть его человеческое лицо, но это было глупо — у него не было человеческого обличья, а сущность его была перед нами во всем, содеянном им на земле.
Все это пришло значительно позже, а пока была дорога, п не было ей конца и края.
Проехав еще несколько километров, мы остановились. Надо было решать, что делать. Коротко обменявшись мнениями, упрямо поехали дальше — никто из нас, видимо, не хотел сознаться, что охотнее бы вернулся. Не успели мы продвинуться и на километр, как неожиданно появился «мессер».
— Ложись! — гаркнул Чумак, и мы все очутились в кювете.
Пули хлестнули по дороге, по самому ее краю, между нами и машиной, выбили желтую пыль и плеснули в нас осколками асфальта.
— В машину! Скорей! Сейчас он вернется, надо маневрировать! — крикнул водитель.
Мы бросились назад к машине, но, когда она лихорадочно рванулась вперед, самолет отвернул в сторону и не вернулся.
Надолго ли? Мы с надеждой смотрели вперед, высматривая хоть одинокое деревце или какое-нибудь укрытие, по только голая ровная степь и серая змейка асфальта проплывали перед нашими глазами.
Скоро прилетел еще один «мессер», и тут появился наш истребитель И-16 — «ишачок». Вот сейчас он покажет фрицу, где раки зимуют! Но не успели мы затормозить и спрыгнуть на землю, как наш самолет, дымясь, пошел на снижение, скоро почти рядом с нами коснулся шасси земли, потом, неуклюже подскочив на рытвине, скапотировал. Летчик, похожий на мультипликационного человечка, выбравшись из-под фюзеляжа, побежал в сторону от машины. «Мессер» из пике прострочил еще раз, хлестнул по «ишачку» пулеметной очередью, и он вспыхнул ярким пламенем.